— Во времена моей юности считалось вещью вполне
естественной, во всяком случае, для молодых людей моего круга, принимать
посвящение на любовном ристалище от руки профессионалки. Когда я достиг
примерно твоего возраста, отец, который был и до сих пор остается постоянным
гостем самых изысканных заведений в городе, привел меня в клуб под названием
«Греза». Он находился в двух шагах от жуткого дворца, который наш почтенный
граф Гуэль поручил построить Гауди
[9]
по соседству с бульваром
Рамбла.
[10]
Не говори, что ты ни разу не слышал о нем.
— О графе или о публичном доме?
— Очень остроумно. «Греза» имела репутацию элегантного
заведения для избранной клиентуры со своими правилами. Правда, я полагал, что
она закрылась много лет назад, но, по-видимому, дела обстоят иначе. В отличие
от литературы некоторые промыслы всегда находятся на подъеме.
— Понятно. И что вы думаете? Это своеобразная шутка?
Видаль покачал головой.
— Какого-то идиота из редакции, например?
— Я слышу отголоски враждебности в твоих словах, однако
уверен, что человеку, посвятившему себя благородному служению печатному делу в
звании рядового, не осилить тарифы местечка, подобного «Грезе», если речь
именно о том самом борделе.
Я фыркнул:
— Не имеет значения, поскольку я не собираюсь идти.
Видаль поднял брови.
— Не вздумай убеждать меня, что ты не циник, как я, и
желаешь взойти на брачное ложе непорочным душой и телом. И твое чистое сердце
томится в ожидании волшебного мгновения, когда истинная любовь позволит тебе
познать экстаз слияния души и тела с благословения Святого Духа. И ты жаждешь
подарить миру выводок детишек, которые унаследуют фамилию отца и глаза матери,
святой женщины, образца добродетели и скромности, рука об руку с которой ты
войдешь в небесные врата, провожаемый благосклонным и одобрительным взором
Младенца Христа.
— Даже в мыслях такого не было.
— Отрадно. Ибо возможно, подчеркиваю, возможно, ты
вообще не полюбишь, не сможешь и не захочешь кому-то посвящать жизнь. А затем
тебе, как и мне, исполнится сорок пять лет, и ты осознаешь, что уже не молод, и
хор ангелов с лирами не спел тебе, и ты не прошествовал к алтарю по ковру из
белых роз. Единственным доступным отмщением останется урвать у жизни
наслаждение — удовольствия плоти, осязаемой и горячей, что испаряется быстрее
добрых намерений. Одно лишь это подобно небесам в нашем поганом мире, где все
обращается в тлен, начиная красотой и заканчивая памятью.
Я выдержал значительную паузу на манер безмолвных оваций.
Видаль был страстным поклонником оперы, и в результате в его памяти
запечатлелись все такты и возвышенные тексты великих арий. Он никогда не
пропускал свидания с Пуччини в семейной ложе в «Лисео». Дон Педро был одним из
немногих (за исключением бедняг, толпившихся на галерке), кто приходил в театр
слушать музыку, которую искренне любил. Он был настолько подвержен ее влиянию,
рассуждая о божественном и человеческом, что порой увлекался, как случилось и
теперь.
— Что? — спросил Видаль с вызовом.
— Последний пассаж мне знаком.
Задетый за живое, он вздохнул и кивнул.
— Это из «Убийства на подмостках Лисео», —
спохватился Видаль. — Заключительная сцена, в которой Миранда Ла Флер
стреляет в жестокого маркиза, разбившего ее сердце и предавшего ради ночи
страсти в номере для новобрачных гостиницы «Колумб» с царской шпионкой
Светланой Ивановой.
— Я так и подумал. Вы не могли сделать лучшего выбора.
Это ваш шедевр, дон Педро.
Видаль поблагодарил за похвалу улыбкой и прикинул, не
выкурить ли ему вторую папиросу.
— Что не умаляет справедливости сказанного, —
подвел он черту.
Видаль уселся на подоконник, предусмотрительно застелив его
носовым платком, чтобы не испачкать модельные брюки. Я заметил, что
«испано-суиса» припаркована поодаль, на углу улицы Принцессы. Шофер Мануэль
заботливо наводил суконкой глянец на хромированные части, как будто речь шла о
скульптуре Родена. Мануэль всегда напоминал мне отца: люди одного поколения,
они пережили слишком много горестей, оставивших неизгладимую печать у них на
лице. Я слышал, как слуги на вилле «Гелиос» судачили, будто Мануэль Сагниер
много лет провел в тюрьме. Выйдя на свободу, он долгое время прозябал в нищете,
поскольку не мог найти другой работы, кроме работы грузчика, а для того, чтобы
таскать мешки и ящики на пристани, он не годился ни по возрасту, ни по
состоянию здоровья. По слухам, в дело вмешался случай: однажды Мануэль, рискуя
собственной жизнью, спас Видаля от верной гибели под колесами трамвая. В
благодарность дон Педро, узнав о бедственном положении несчастного, предложил
ему работу и разрешил переехать вместе с женой и дочерью в небольшую квартирку
над каретными сараями виллы «Гелиос». Он дал твердое обещание, что маленькая
Кристина будет учиться у тех же наставников, которые ежедневно приходили в
отчий дом на бульваре Пеарсон преподавать науки отпрыскам семейства Видаль, а
супруга, портниха, получит возможность и дальше заниматься ремеслом, обшивая
семью. Видаль подумывал тогда приобрести один из первых автомобилей, появления
которых ожидали на рынке Барселоны со дня на день. Якобы он сказал, что если
Мануэль согласен освоить искусство управления моторизованным экипажем, забыв о
телегах и тартанах, то вскоре Видалю понадобится шофер. В те времена молодые
люди хорошего происхождения и пальцем не прикасались к механизмам, потребляющим
топливо и испускающим выхлопные газы. Мануэль, разумеется, согласился. По
официальной версии, после чудесного избавления из нищеты Мануэль Сагниер и его
домашние питали слепую преданность к Видалю, извечному рыцарю, защитнику
обездоленных. Я не знал, можно ли верить этой истории буквально, или же ее
следует отнести к обширному циклу легенд о доброте аристократии, всячески
культивируемых Видалем. Иногда казалось, что для полноты картины ему остается
только предстать в сияющем нимбе перед какой-нибудь деревенской сироткой.
— Едва тебя посещают нехорошие мысли, появляется это
постное выражение на лице, — поделился наблюдением Видаль. — О чем
задумался?
— Ничего особенного. Размышлял о вашей доброте, дон
Педро.
— В твоем возрасте и положении цинизм не поможет
открыть двери.
— Это все объясняет.
— Давай, поздоровайся со стариной Мануэлем. Он всегда о
тебе спрашивает.
