— И как вам?
— Восхитительно. Я готов тоже сюда переехать.
Педро Видаль жил на вилле «Гелиос», монументальном
модернистском особняке в три этажа и с башней. Он был выстроен на отрогах
холма, возвышавшегося над Педральбес на пересечении улиц Абадеса Олсет и
Панама. Дом десять лет назад подарил Видалю отец, надеявшийся, что сын
остепенится и создаст семью — предприятие, с которым дон Педро уже запаздывал
годков этак на пятнадцать-двадцать. Судьба благословила дона Педро Видаля
множеством талантов, в том числе способностью разочаровывать и оскорблять отца
каждым своим шагом и поступком. Его дружба с нежелательными личностями вроде
меня не способствовала потеплению отношений. Мне хорошо запомнился один случай.
В тот день я привез своему ментору кое-какие материалы из издательства и
столкнулся в одном из залов виллы «Гелиос» с патриархом клана Видаль. Увидев
меня, отец дона Педро приказал принести бокал газировки и чистую салфетку,
чтобы вытереть пятно на лацкане пиджака.
— Боюсь, вы ошиблись, сеньор. Я не прислуга…
Он наградил меня улыбкой, без слов разъяснившей, какой
порядок вещей заведен в мире.
— Это ты ошибаешься, мальчик. Ты прислуга, отдаешь себе
в том отчет или нет. Как тебя зовут?
— Давид Мартин, сеньор.
Патриарх попробовал на вкус мое имя.
— Послушайся моего совета, Давид Мартин. Уходи из этого
дома и возвращайся туда, где твое место. Ты избежишь больших проблем и избавишь
от них меня.
Я никогда не признавался в том дону Педро, но в следующий
миг бегом мчался на кухню за газировкой и салфеткой, а затем потратил четверть
часа, отчищая пиджак большого человека. Тень клана простиралась далеко, и
сколько бы дон Педро ни изображал из себя покровителя богемы, вся его жизнь
являла собой очередное звено в семейной цепи. Вилла «Гелиос» удобно
располагалась в пяти минутах ходьбы от большого отцовского особняка,
вздымавшегося на самом высоком участке бульвара Пеарсон. На помпезное
нагромождение балюстрад, парадных лестниц и мансард издалека смотрела вся
Барселона — такими глазами смотрит ребенок на незатейливые игрушки. Каждый день
отряд прислуги и кухарка из большого дома (поскольку семейный очаг был
именованным объектом, включавшим любое количество объектов, трактовавшихся в
династии Видаль как единое целое) прибывал на виллу «Гелиос». Подневольные
рекруты мыли и чистили, наводили лоск, гладили и готовили, выстилая лебяжьим
пухом ложе комфорта и счастливого забвения обременительных хлопот повседневной
жизни, на котором привык почивать мой состоятельный покровитель. Дон Педро
Видаль перемещался по городу в автомобиле марки «Испано-Суиса» новейшей модели
с собственным шофером Мануэлем Сагниером за рулем, и не исключено, что он ни
разу в жизни не ездил на трамвае. Как истинному отпрыску благородного рода,
выросшему во дворце, Видалю была неведома печальная обветшалая прелесть мира
дешевых пансионов в Барселоне того времени.
— Не стесняйтесь, дон Педро.
— Это место похоже на застенок, — наконец вынес он
вердикт. — Не представляю, как ты можешь здесь жить.
— С моим жалованьем — с большим трудом.
— Если нужно, я добавлю, сколько не хватает, чтобы
поселиться в квартире, где не смердит серой и мочой.
— Ни в коем случае.
Видаль вздохнул:
— Скончался от гордыни, задохнувшись насмерть. Вот тебе
эпитафия, дарю.
Некоторое время Видаль молча бродил по комнате,
останавливаясь, чтобы подвергнуть тщательному осмотру мой микроскопический шкаф
или выглянуть в окно с выражением величайшего отвращения на лице. Он потрогал
зеленоватую краску, покрывавшую стены, и осторожно постучал указательным
пальцем по голой электрической лампочке, свисавшей с потолка, словно задавшись
целью убедиться, что все содержимое каморки отвратительно.
— Что привело вас сюда, дон Педро? На Педральбес
слишком чистый воздух?
— Я приехал не из дома. Я был в издательстве.
— И что же?
— Мне стало любопытно, где ты живешь, а также я привез
кое-что для тебя. — Он извлек из кармана пиджака светлый пергаментный
конверт и протянул его мне: — Пришло сегодня в редакцию на твое имя.
Я взял конверт и внимательно его изучил. Он был запечатан
сургучом, на котором виднелся оттиск крылатой фигуры ангела. Кроме печати, на
конверте стояло только мое имя, старательно выведенное красными чернилами
изящным почерком.
— Кто его прислал? — спросил я, заинтригованный.
Видаль пожал плечами:
— Какой-нибудь поклонник. Или поклонница. Не знаю.
Открой его.
Я аккуратно распечатал конверт и вынул сложенный листок
бумаги. Письмо было начертано тем же изящным почерком и гласило следующее:
Дорогой друг,
я взял на себя смелость написать Вам, чтобы выразить свое
восхищение и поздравить с заслуженным успехом «Тайн Барселоны», печатавшихся в
нынешнем сезоне на страницах «Голоса индустрии». Как читателю и ценителю
хорошей литературы, мне доставило большое удовольствие услышать новый голос,
исполненный таланта, юности и обещания. Поэтому позвольте мне в знак
признательности за приятные часы, проведенные за чтением Ваших новелл,
пригласить Вас сегодня в двенадцать ночи в «Грезу Раваля» и преподнести
небольшой сюрприз. Надеюсь, он Вас не разочарует. Вас будут ждать.
С уважением,
А. К.
Видаль, ознакомившись с текстом поверх моего плеча, вскинул
брови, очень удивленный.
— Интересно, — пробормотал он.
— Что интересного? — спросил я. — Что там
такое в «Грезе»?
Видаль достал папиросу из платинового портсигара.
— Донья Кармен не разрешает курить в пансионе, —
поспешил предупредить я.
— С какой стати? Табачный дым заглушает вонь клоаки?
Видаль прикурил папиросу и затянулся с особым удовольствием,
как будто все запретное доставляло ему двойное наслаждение.
— Ты был близко знаком хотя бы с одной женщиной, Давид?
— Ну конечно. Со многими.
— В библейском смысле, я имею в виду.
— На мессе?
— Нет, в постели.
— О!
— Итак?
Не вызывало сомнений, что рассказ о моих подвигах едва ли
способен произвести впечатление на такого человека, как Видаль. До сих пор мои
отроческие похождения и увлечения отличались скромностью и не поражали
оригинальностью. Едва ли пылкие объятия, нежные взгляды и вороватые поцелуи в
полумраке подъездов и кинозалов могли претендовать на снисходительное внимание
мастера, посвященного в тайны искусства и науки альковных игр Графского города.
— А при чем тут это? — взбунтовался я.
Видаль напустил на себя профессорский вид и разразился одной
из своих лекций:
