Тускло блеснуло лезвие скальпеля, опускавшееся сквозь слой
темной воды, и я почувствовал, как сталь рассекла мне лоб. Боли не было. Я лишь
ощутил, что из раны истекает нечто, и увидел черное облако, выплывавшее из раны
и растворявшееся в воде. Кровь в воде походила на дым и поднималась к горящим
лампам клубящимися кольцами, принимавшими самую причудливую форму. Я перевел
взгляд на мальчика. Он улыбнулся мне и крепче сжал руку. И тогда я уловил
странное движение. Нечто зашевелилось во мне. Нечто, что до последнего момента
изо всех сил словно клещами цеплялось за мой мозг. И я почувствовал, как
неведомое «нечто» покидает насиженное место, причем ощущение было такое, будто
колючку, впившуюся в плоть до самой кости, тянут щипцами. Я запаниковал и
попытался встать, но парализованное тело не слушалось. Мальчик пристально
смотрел на меня и кивал. Я не сомневался, что вот-вот исчезну вовсе или проснусь,
но вдруг увидел это. Я увидел отражение на поверхности прожекторов над
операционным столом. Из раны на лбу показались черные щупальца и поползли по
коже. А потом появился черный паук размером с кулак. Он пробежал по моему лицу,
но, прежде чем он успел прыгнуть со стола, один из хирургов пронзил тварь
скальпелем и поднес к свету, чтобы я лучше разглядел его. Паук, освещенный
прожектором, сучил лапами и сочился кровью. Белое пятно на его спине напоминало
расправленные крылья. Ангел. Вскоре лапы бессильно повисли, и, соскользнув с
ланцета, его тело безжизненно заколыхалось в воде. Мальчик протянул руку, желая
потрогать тварь, и она рассыпалась в прах. Врачи развязали мои путы и ослабили
тиски, сжимавшие голову. С помощью врачей я сел на ложе и потрогал рукой лоб.
Разрез заживал. Повернувшись и посмотрев по сторонам, я обнаружил, что остался
в одиночестве.
Лампы, освещавшие операционный стол, погасли, и зал окутали
сумерки. Я вернулся к лестнице и поднялся по ступеням, вновь очутившись в
гостиной. Первые лучи солнца пробивались сквозь толщу воды, поймав в ловушку
мириады мельчайших частиц взбаламученной взвеси. Я устал. Устал так, как не
уставал ни разу в жизни. С трудом добравшись до кресла, я рухнул без сил. Мое
тело постепенно расслабилось, и наконец наступил покой. Расположившись на отдых
в кресле, я увидел, что вода забурлила у потолка. Наверху образовалась тонкая
воздушная подушка, и я понял, что уровень воды понижается. Вода, густая и
поблескивающая, как желатин, кипящими струями вытекала сквозь щели в окнах,
словно дом превратился в подводную лодку, всплывающую на поверхность. Я
свернулся в кресле, наслаждаясь ощущением невесомости и покоя, с которым не
хотелось расставаться никогда. Я закрыл глаза, прислушиваясь к журчанию воды
вокруг. Приподняв веки, в полудреме я видел дождь, неторопливо капавший с
потолка, как капали бы слезы, умеющие замедлять полет. Я устал, смертельно
устал и мечтал только крепко заснуть.
Я проснулся в разгар солнечного жаркого дня. Яркий свет
золотистой пылью сочился из окон. Сто тысяч франков по-прежнему лежали на
столе, и это первое, что бросилось мне в глаза. Встав с кресла, я подошел к
окну, раздвинул шторы, и поток ослепительного сияния хлынул в комнату.
Барселона стояла на прежнем месте, подернутая рябью дымчатого марева, словно
мираж в пустыне. Неожиданно я осознал, что непрерывный гул в ушах, обычно
заглушаемый звуками дня, полностью прекратился. Я вслушивался в тишину,
незамутненную, как ключевая вода, какую, пожалуй, мне не доводилось слышать
никогда. И я услышал свой смех. Я поднес руку к лицу и пощупал лоб. Давящая
головная боль испарилась. Сознание было ясным, и мне казалось, будто мои пять
чувств только что пробудились. Я поискал зеркало, но в гостиной его не нашлось.
Я вышел, рассчитывая обнаружить ванную комнату или любое другое помещение, где
могли оказаться зеркала. Я испытывал потребность удостовериться, что очнулся в
собственном, а не чужом, теле и осязаемые плоть и кости действительно
принадлежат мне. Все двери в доме были заперты на замок. Обследовав весь этаж,
я не сумел открыть ни одной комнаты. Возвратившись в гостиную, я убедился, что
приснившаяся мне ночью дверь на лестницу в подвал в реальности представляла
собой картину, изображавшую ангела, пригорюнившегося на утесе над бескрайней
бездной. Тогда я направился к лестнице на второй этаж, но, преодолев первый
пролет, остановился. Там, куда не проникал свет, начиналось царство густого,
непроницаемого мрака.
— Сеньор Корелли? — позвал я.
Мой голос канул в пространстве, словно ушел в вату, не
вызвав ни эха, ни отклика. Я вернулся в гостиную и взглянул на деньги,
покоившиеся на столе. Сто тысяч франков. Я взял пачку денег. Их приятная
тяжесть пробуждала волнение. Купюры не обжигали рук. Я положил их в карман и
повторил свой путь по коридору к выходу. Десятки лиц с портретов, как и вчера,
с отчаянием и мольбой смотрели мне вслед. Мне не хотелось смотреть им в глаза,
и я поспешил к двери. Но почти у самой двери я вдруг заметил среди
многочисленных рамок одну пустую, без фотографии и подписи. Я почуял сладковатый,
отдававший картоном запах, и он исходил от моих пальцев. Это был запах денег.
Открыв парадную дверь, я вышел на дневной свет. Дверь гулко захлопнулась за
спиной. Я повернулся посмотреть на дом, молчаливый и темный. Его мрачный облик
совершенно не вязался с ослепительно ясным днем, голубым небом и сияющим
солнцем. Взглянув на часы, я обнаружил, что уже второй час пополудни. Я проспал
больше двенадцати часов кряду, скрючившись в старом кресле, однако я в жизни не
чувствовал себя лучше. Я зашагал вниз по склону, возвращаясь в город со
счастливым лицом и твердым убеждением, что впервые за долгое время, а может, в
первый раз за всю мою жизнь, судьба улыбнулась мне.
Действие второе. Lux Aeterna
1
Я отпраздновал возвращение в мир живых, отдав дань почтения
самому уважаемому храму в городе: главному отделению Испано-колониального банка
на улице Фонтанелла. Увидев сто тысяч франков, директор, финансовые инспекторы
и армия кассиров и бухгалтеров впали в экстаз и возвели меня на пьедестал,
предназначенный для особых клиентов, внушающих преданность и обожание на грани
обожествления. Покончив с положенными формальностями в банке, я решил проведать
другого коня Апокалипсиса и подошел к газетному киоску на площади Уркинаона.
Открыв экземпляр «Голоса индустрии» на середине, я стал искать колонку
происшествий, некогда бывшую моей вотчиной. В заголовках до сих пор
чувствовалась опытная рука дона Басилио, и почти все подписи были мне знакомы,
точно время остановилось. Шесть лет бархатной диктатуры генерала Примо де
Риверы подарили городу затишье, тревожное, напоенное ядом, которое вовсе не
пошло на пользу отделу криминальной хроники и трагических происшествий. В
прессе почти не появлялись сообщения о бомбах и перестрелках. Барселона,
внушавшая трепет «огненная роза», приобретала все большее сходство с
закупоренным паровым котлом. Я собирался уже закрыть газету и отправиться
дальше своей дорогой, когда увидел это сообщение. Всего лишь коротенькая
заметка на последней странице хроники происшествий, напечатанная в столбце, где
были выделены четыре самых впечатляющих события.
ОДИН ПОГИБШИЙ И ДВА ТЯЖЕЛОРАНЕНЫХ В НОЧНОМ ПОЖАРЕ В РАВАЛЕ
