— Вы сделали предложение, не уточнив условия, —
заметил я.
— В сущности, я излагал вам только условия.
— Сто тысяч франков за один год работы на вас. И за
этот год я должен написать книгу.
— Именно так. Многие подумали бы, что это и есть самое
главное. Но только не вы.
— Вы сказали, что когда объясните, какого рода книгу вы
хотите, чтобы я для вас написал, я бы взялся за работу даже бесплатно.
— У вас хорошая память.
— У меня прекрасная память, сеньор Корелли, вот только
не помню, чтобы я видел, читал или слышал хотя бы об одной книге, изданной
вами.
— Сомневаетесь в моей платежеспособности?
Я покачал головой, пытаясь скрыть жажду и вожделение,
терзавшие меня изнутри. Чем большее равнодушие я демонстрировал, тем
соблазнительнее мне представлялись обещания издателя.
— Я всего лишь заинтригован вашими мотивами, —
подчеркнул я.
— Как и должно быть.
— В любом случае напоминаю, что я связан эксклюзивным
контрактом на следующие пять лет с Барридо и Эскобильясом. На днях я удостоился
весьма показательного визита с их стороны в компании с довольно расторопным
адвокатом. Но, полагаю, это не важно, поскольку пять лет — очень долгий срок, а
временем я как раз располагаю в наименьшей степени, и это единственное, в чем я
твердо уверен.
— Не беспокойтесь по поводу адвокатов. Мои не в пример
расторопнее, чем те, кого наняли эти прыщи. Мои адвокаты не проигрывают дел.
Предоставьте мне разобраться с юридическими проблемами и тяжбой.
Увидев, как он улыбнулся, промолвив эти слова, я подумал,
что мне лучше никогда не встречаться с юридическими консультантами издательства
«Люмьер».
— Охотно верю. Таким образом, остается открытым только
один вопрос. Каковы условия по существу?
— Невозможно объяснить это в двух словах, поэтому
лучше, если я буду говорить без обиняков.
— Сделайте одолжение.
Корелли наклонился вперед, впившись в меня взглядом.
— Мартин, я хочу, чтобы вы создали для меня религию.
Сначала я решил, что ослышался.
— Что?
Корелли продолжал сверлить меня взглядом бездонных глаз.
— Я сказал, что хочу, чтобы вы создали для меня
религию.
Я долго смотрел на него, не произнося ни звука.
— Вы смеетесь надо мной?
Корелли покачал головой, смакуя вино с видимым
удовольствием.
— Я хочу, чтобы вы употребили весь свой талант и на год
всем существом, душой и телом, предались работе над самой грандиозной историей
из тех, что выходили из-под вашего пера: над религией.
Я мог только рассмеяться, ничего иного мне попросту не
оставалось.
— Вы совершенный безумец. В этом и состоит ваше
предложение? Вы хотите, чтобы я написал такую книгу?
Корелли серьезно кивнул.
— Вы выбрали не того писателя. Я ничего не знаю о религии.
— Из-за этого не волнуйтесь. Я знаю. Мне нужен не
теолог. Мне нужен рассказчик. Известно ли вам, что такое религия, любезнейший
Мартин?
— Смутно припоминаю Господа Нашего.
— Красивая, складно сложенная песнь. Но оставим поэзию.
Религия, в сущности, это некий нравственный кодекс, оформленный в виде легенд,
мифов или любого другого литературного произведения, с тем чтобы закрепить
систему верований, ценностей и этических норм, регулирующих жизнедеятельность
культуры или общества.
— Аминь, — подал голос я.
— Как во всякой литературе или символическом послании,
степень воздействия произведения на умы и чувства зависит от формы, а не от
содержания, — продолжал Корелли.
— Вы пытаетесь сказать, что любая доктрина суть прежде
всего сказка.
— Все сказка, Мартин. То, во что мы верим, о чем знаем,
помним, и даже то, о чем мы мечтаем. Все есть сказка, повествование,
последовательность событий и персонажей, которые передают эмоциональную
составляющую. Акт веры — это акт приятия, приятие истории, рассказанной нам. Мы
можем признать истиной только то, что может быть облечено в форму рассказа. Не
говорите мне, что вам это не приходило в голову.
— Нет.
— Неужели вы не испытываете искушения сочинить историю,
во имя которой люди будут готовы жить и умирать, во имя которой они найдут в
себе силы убить и быть убитыми, пожертвовать собой, принять муки и отдать душу?
Существует ли больший вызов и соблазн для человека вашего призвания, чем
создать историю настолько великолепную, что она выйдет за рамки вымысла,
превратившись в откровение истины?
Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.
— Думаю, вы знаете, каков мой ответ, — сказал я
наконец.
Корелли улыбнулся.
— Я знаю. А вот вы, как мне кажется, пока еще не
знаете.
— Спасибо за приятное общество, сеньор Корелли. А также
за вино и беседу. Весьма провокационную. Тому, на кого вы положили глаз, надо
держать ухо востро. Я желаю вам найти своего автора и чтобы пасквиль удался на
славу.
Я встал и собрался уходить.
— Вас где-то ждут, Мартин?
Я не ответил, но остановился.
— Вас не сжигает ярость при мысли, что вы могли бы
иметь так много, чтобы жить в благополучии и достатке, ни в чем себе не
отказывая? — бросил Корелли мне в спину. — Вас не охватывает ярость,
когда все это вырывают у вас из рук?
Я медленно повернулся.
— Что значит один год работы перед лицом возможности
осуществить все, что душа пожелает? Что такое год работы в сравнении с
обещанием долгой жизни среди изобилия?
«Ничего, — помимо воли ответил я про себя. —
Ничего».
— И это все, что вы можете пообещать?
— Назначьте свою цену. Вы хотели бы поджечь весь мир и
сгореть с ним? Давайте сделаем это вместе. Вы устанавливаете цену. Я готов дать
вам то, чего вы больше всего хотите.
— Я не знаю, чего я хочу больше всего.
— А я думаю, знаете.
Издатель усмехнулся и подмигнул мне. Он поднялся и шагнул к
бюро, на котором стояла лампа. Открыв верхний ящик, он извлек пергаментный
конверт и протянул его мне. Я не взял. Он положил конверт на стол, разделявший
нас, и вновь сел, не сказав ни слова. Конверт был открыт, позволяя догадываться
о содержимом: пачки банкнот по сто франков. Целое состояние.
— Вы держите столько денег в ящике и оставляете дверь
незапертой? — Я не скрыл удивления.
— Можете пересчитать. Если сумма покажется вам
недостаточной, назовите желаемую цифру. Я уже говорил, что не собираюсь с вами
торговаться.
