— Большое спасибо, дон Басилио. Я так и поступлю.
— И приготовьте мне еще один рассказ в том же роде. Я
даю вам неделю. Но не вздумайте почивать на лаврах. Кстати, постарайтесь, чтобы
в новом рассказе было поменьше смертей, так как современному читателю нравится
патока — хороший конец, где торжествует величие человеческого духа и прочая
деребедень.
— Да, дон Басилио.
Заместитель редактора кивнул и протянул мне руку. Я пожал
ее.
— Хорошая работа, Мартин. Я хочу, чтобы в понедельник
вы были за столом, где раньше сидел Хунседа. Теперь стол ваш. Я перевожу вас в
отдел происшествий.
— Я вас не подведу, дон Басилио.
— Нет, вы меня не подведете. Вы сбежите от меня, рано
или поздно. И правильно сделаете, поскольку вы не журналист и не станете им
никогда. Но вы также еще и не писатель криминального жанра, каким себя
воображаете. Поработайте у нас некоторое время, и мы вас научим кое-каким
премудростям, что всегда пригодится.
В тот великий момент, момент признания, настороженность
ослабела, и меня затопило чувство столь великой признательности, что мне
захотелось обнять этого замечательного человека. Дон Басилио — маска
разгневанного громовержца вернулась на привычное место — пригвоздил меня к
месту стальным взглядом и указал на дверь.
— Только без дешевых сцен, пожалуйста. Закройте дверь.
С обратной стороны. И с Рождеством.
— С Рождеством.
В понедельник я прилетел в редакцию как на крыльях,
предвкушая момент, когда впервые сяду за собственный стол, и обнаружил пакет из
оберточной бумаги, перевязанный бантом. Мое имя было напечатано на машинке, на
которой я немало потрудился за последние годы. Я вскрыл пакет. Внутри лежал
оборот обложки воскресного номера с моим рассказом, обведенным в рамку. К
посылке прилагалась записка: «Это только начало. Через десять лет я останусь
лишь подмастерьем, но ты превратишься в мастера. Твой друг и коллега Педро
Видаль».
2
Мой литературный дебют выдержал крещение огнем. Дон Басилио,
верный своему слову, дал мне возможность напечатать еще пару рассказов в
аналогичном стиле. Вскоре дирекция разрешила издавать мои блестящие опусы
еженедельно, но при условии, что я буду неукоснительно выполнять все свои
прежние обязанности в редакции за то же самое вознаграждение. Одурманенный
тщеславием и утомлением, я целыми днями переделывал тексты коллег и на лету
составлял хроники текущих происшествий, изобиловавшие ужасными подробностями. Я
надрывался только ради того, чтобы ночью, оставшись в одиночестве в
редакционном зале, писать роман, выпускавшийся отдельными главами. Его замысел
я давно лелеял в воображении. Лишенный глубины и полный условности, он под
названием «Тайны Барселоны» являл собой беззастенчивую мешанину из классики, от
Дюма до Стокера, исполненный в манере Сю и Феваля.
[4]
Я спал
часа по три в сутки и выглядел так, словно ночевал в гробу. Видаль, никогда не
испытывавший голода, который не имеет ничего общего с желудком и гложет
человека изнутри, придерживался мнения, что я сжигаю свой мозг и, если так
пойдет и дальше, отпраздную похороны раньше, чем двадцатилетие. У дона Басилио,
которого мое усердие нисколько не шокировало, тоже имелась собственная точка
зрения. Каждую следующую главу он публиковал неохотно, огорчаясь из-за того,
что считал патологическими явлениями и непростительной растратой таланта на
сомнительный сюжет и низкопробную интригу.
«Тайны Барселоны» вскоре дали жизнь скромной звезде жанра,
героине, которую я представлял такой, какой только может представлять femme
fatale
[5]
восемнадцатилетний юноша. Хлое Перманиер была темной
принцессой вампиресс. Дама обладала острым умом и в еще большей степени
изворотливостью и обожала самые изысканные и новейшие модели корсетов. В романе
она действовала как возлюбленная и правая рука таинственного Балтасара Мореля,
мозга демонического мира. Морель жил в подземном замке, населенном роботами и
зловещими зомби, которые пользовались потайным ходом через тоннели, пролегавшим
глубоко под катакомбами Готического квартала. Утонченная Хлое убивала свои
жертвы изысканным способом — в гипнотическом танце. Во время танца она
сбрасывала одежды, а затем целовала жертву губами, накрашенными ядовитой
помадой. Яд парализовал мышцы тела, и тогда женщина душила жертву, безмолвно
глядя ей в глаза. Чтобы не отравиться самой, Хлое заблаговременно принимала
противоядие, растворив его в бокале «Дом Периньон» наивысшего качества. У Хлое
и Балтасара имелся собственный кодекс чести. Они уничтожали лишь негодяев —
разбойников, мерзавцев, ханжей, фанатиков, чопорных догматиков и всевозможных
придурков. Иными словами, они освобождали мир от тех, кто сживает со свету
ближних во имя знамени, Бога, языка, национальности и прочей высокопарной чуши,
которая служит удобной ширмой для алчности и ничтожества. В моих глазах они
были героями, разумеется, инакомыслящими, как все настоящие герои. Литературные
вкусы дона Басилио сформировались в золотой век испанской поэзии, поэтому ему
все это представлялось глупостью космического масштаба. Однако читатели тепло
принимали истории, а сам дон Басилио невольно проникся ко мне искренним
расположением и потому терпел мои чудачества, оправдывая их неугасимым пылом
юности.
— У вас больше рвения, чем хорошего вкуса, Мартин.
Недуг, который вас точит, имеет название, и называется oн grand guignol,
[6]
что влечет за собой драму так же верно, как сифилис — позор.
Ваши достижения, возможно, отрадны, но эта дорога ведет вниз, в никуда. Вы
должны читать классиков или хотя бы дона Бенито Переса Гальдоса,
[7]
чтобы развивать свои литературные запросы.
— Но читателям нравятся новеллы, — запротестовал
я.
— Вашей заслуги тут нет. Это вопрос конкуренции,
которая чрезвычайно слаба. Ученые зануды ухитряются десятком строк даже осла
ввергнуть в состояние кататонии. Стоит только повзрослеть, и запретный плод
обретет привкус горечи.
