— Огромное спасибо, дон Басилио. Клянусь, вы не
раскаетесь, что…
— Не так быстро, молокосос. Ну-ка, что вы думаете об
излишнем и неуместном употреблении наречий и прилагательных?
— Это позор, злоупотребление наречиями и
прилагательными должно быть классифицировано как уголовное преступление, —
отрапортовал я, как новобранец не плацу.
Дон Басилио одобрительно кивнул:
— Молодец, Мартин. У вас четкие приоритеты. В нашем
ремесле выживают те, у кого есть приоритеты и нет принципов. Суть дела такова.
Садитесь и навострите уши, поскольку я не намерен повторять дважды.
Суть дела заключалась в следующем. По ряду причин (дон
Басилио предпочел не углубляться в тему) оборот обложки воскресного выпуска,
который традиционно оставляли для литературного эссе или рассказа о
путешествиях, в последний момент оказалось нечем заполнить. На эту полосу
предполагалось поместить рассказ о деяниях альмогаваров,
[3]
проникнутый патриотизмом и пафосной лирикой, — пламенную повесть о том,
как средневековые воины героически спасали христианство (канцона к месту там и
тут) и все на свете, что заслуживало спасения, от Святой земли до дельты
Льобрегата. К сожалению, материал не поступил вовремя. И, как я подозревал, дон
Басилио не горел желанием его публиковать. О проблеме стало известно за шесть
часов до сдачи номера в набор. Достойной замены рассказу не было: нашелся
только проспект на всю страницу с рекламой корсетов на костях из китового уса,
которые обеспечивают божественную фигуру и в придачу иммунитет к макаронам.
Совет директоров, оказавшись в безвыходном положении, здраво рассудил, что рано
падать духом. Литературных талантов в редакции пруд пруди, и нужно было всего
лишь выудить один, чтобы залатать прореху. Для развлечения постоянной семейной
аудитории требовалось напечатать в четыре колонки любую вещицу
общечеловеческого содержания. Список проверенных талантов, к которым можно было
бы обратиться, включал десять фамилий, и моя, естественно, среди них не
значилась.
— Дружище Мартин, обстоятельства сложились так, что ни
один из доблестных рыцарей пера, поименованных в реестре запасных, недоступен
физически или же доступен на грани разумных сроков. Перед лицом неминуемой
катастрофы я решил дать вам возможность проявить свои способности.
— Можете на меня рассчитывать.
— Лично я рассчитываю на пять листов с двойным
междустрочным интервалом до истечения шести часов, дон Эдгар Алан По. Дайте мне
настоящую интригу, а не нравоучительную историю. Если вы предпочитаете
проповедь, отправляйтесь на рождественскую всенощную. Дайте мне сюжет, который
я еще не встречал, а если встречал, то пусть он будет изложен настолько
блестяще и так лихо закручен, чтобы я забыл об этом.
Я собрался уходить, когда дон Басилио поднялся на ноги,
обошел стол и положил мне на плечо ручищу размером и весом с добрую наковальню.
И лишь теперь, очутившись с ним лицом к лицу, я заметил, что его глаза
улыбаются.
— Если рассказ выйдет приличным, я заплачу вам десять
песет. А если он получится чертовски приличным и понравится читателям, я
опубликую вас снова.
— Какие-нибудь особые пожелания, дон Басилио? —
спросил я.
— Да. Не разочаруйте меня.
Следующие шесть часов прошли для меня как на передовой. Я
устроился за столом, стоявшим в центре редакционного зала. Стол зарезервировали
для Видаля — на всякий случай, иногда ему взбредало в голову ненадолго
заглянуть в издательство. Зал был пустынным и тонул в тумане, сотканном из дыма
десяти тысяч папирос. Я на мгновение закрыл глаза и представил картину: небо
затянуто пеленой туч, проливной дождь над городом, прячась в тени, крадется
человек с окровавленными руками и загадкой во взоре. Я понятия не имел, кто он
такой и почему спасается бегством, но в ближайшие шесть часов незнакомец должен
был стать мне лучшим другом. Я заправил лист бумаги в каретку и без проволочек
занялся воплощением замысла, созревшего в голове. Я выстрадал каждое слово,
фразу, оборот и образ, каждую букву, как будто сочинял последний в своей жизни
рассказ. Я писал и переписывал каждую строчку с одержимостью человека, само
существование которого зависит от этой работы, а потом перекраивал текст
заново. По издательству разносилось гулкое эхо непрерывного стрекота машинки,
теряясь в полутемном зале. Большие часы на стене равнодушно отсчитывали минуты,
остававшиеся до рассвета.
Без малого в шесть утра я выдернул из машинки последний лист
и перевел дух, обессиленный, с ощущением, что у меня в голове роятся пчелы. Я
услышал размеренную тяжелую поступь дона Басилио, соблюдавшего положенные часы
отдыха. Он пробудился и теперь неспешно приближался ко мне. Я собрал кипу
напечатанных страничек и вручил ему, не осмеливаясь посмотреть в лицо. Дон
Басилио уселся за соседний стол и зажег настольную лампу. Его взгляд скользил
по тексту сверху вниз, не выдавая никаких эмоций. Затем он на миг отложил на
край стола сигару и, не спуская с меня глаз, зачитал вслух первые строчки:
— «Ночь накрыла город, и запах пороха стелился по
улицам, словно дыхание проклятия».
Дон Басилио глянул на меня исподлобья и расплылся в широкой
улыбке, обнажив все тридцать два зуба. Не прибавив ни слова, он встал и вышел,
не выпуская из рук моего рассказа. Я смотрел, как он шествует по коридору и
исчезает за дверью. Оцепенев, я остался в зале, мучительно раздумывая, стоит ли
обратиться в бегство немедленно или все же дождаться смертного приговора. Через
десять минут, показавшихся мне десятилетием, дверь кабинета заместителя
главного редактора распахнулась, и громовой голос дона Басилио разнесся по
закоулкам редакции:
— Мартин, соблаговолите зайти.
Я оттягивал страшный миг, как мог, и тащился к кабинету,
едва переставляя ноги и съеживаясь с каждым шагом. Наконец отступать стало
некуда, оставалось только заглянуть в дверь. Дон Басилио, вооруженный разящим
красным карандашом, холодно смотрел на меня. Я попробовал проглотить слюну, но рот
пересох. Дон Басилио взял рукопись и возвратил мне. Я со всех ног кинулся
назад, к двери, убеждая себя, что в вестибюле гостиницы «Колумб» всегда
найдется место для лишнего чистильщика ботинок.
— Отнесите это вниз, в типографию, и пусть
набирают, — произнес голос у меня за спиной.
Я повернулся, решив, что стал участником какого-то жестокого
розыгрыша. Дон Басилио выдвинул ящик письменного стола, отсчитал десять песет и
выложил их на столешницу.
— Это вам. Советую на эти деньги обновить гардероб,
поскольку я уже четыре года вижу вас в одном и том же костюме, и он по-прежнему
велик вам размеров на шесть. Если хотите, можете зайти в портновскую мастерскую
к сеньору Панталеони на улице Эскудельерс, скажете, что от меня. Он отнесется к
вам внимательно.
