Исабелла подняла взор к стеклянному своду в вышине и
замерла, завороженная фантастическим зрелищем: снопы яркого белого света били
из-под купола и прорезали теснину тоннелей, проходов и мостиков, тянувшихся в
сердце этого собора, сложенного из книг.
— Это заповедное место. Святилише. Каждая книга, каждый
том из тех, что ты видишь, обладает душой. В ее душе слились души того, кто ее
писал, всех тех, кто читал ее, и кто жил ею в своих мечтах. Каждый раз, когда
книга попадает в новые руки, каждый раз, когда кто-то скользит взглядом по ее
страницам, ее дух прирастает и становится сильнее. Здесь забытые всеми книги,
книги, затерявшиеся во времени, обретают вечную жизнь в ожидании часа, когда
новый читатель возьмет их в руки и вдохнет в них новую душу…
Чуть позже я попросил Исабеллу подождать у входа в лабиринт
и один отправился в путь по тоннелям, сжимая в руках проклятую рукопись,
уничтожить которую мне не хватило духу. Положившись на судьбу, я верил, что
ноги сами принесут меня к тому месту, где я должен буду похоронить ее навсегда.
Я блуждал по лабиринту, сотни раз сворачивал и решил в конце концов, что
заблудился. И в тот момент, когда у меня появилась твердая уверенность, что я
иду одной и той же дорогой в десятый раз, я наткнулся на вход в миниатюрный
зал, где встретился со своим двойником в маленьком зеркале, том самом, где
всегда можно увидеть взгляд черного человека. Я заметил просвет между двумя корешками
из черной кожи и не раздумывая засунул туда папку патрона. Я собрался уходить,
но вдруг, повинуясь непонятному чувству, вернулся и снова подошел к стеллажу. Я
взял книгу, рядом с которой заточил свой манускрипт, и открыл ее. Я прочел пару
фраз, и этого мне хватило, чтобы вновь услышать зловещий смешок за спиной. Я
вернул книгу на место, взял наугад другой том и быстро пролистал его. Я снимал
книги с полок одну за другой, в результате просмотрев десятки изданий, которыми
был уставлен зальчик. Все они содержали вариации одних и тех же слов, те же
мрачные образы бросали тень на их страницы, и тот же сюжет повторялся из книги
в книгу, как отражение человека, который идет вдоль бесконечной галереи зеркал.
Lux Aeterna.
Когда я вышел из лабиринта, Исабелла ждала меня, сидя на
каких-то ступенях, с выбранной ею книгой в руках. Я присел рядом, и Исабелла
склонила голову мне на плечо.
— Спасибо, что привели меня сюда, — сказала она.
И тогда я понял, что больше не вернусь в это удивительное
место. И мне суждено видеть его во сне и лелеять в памяти воспоминания о нем,
чувствуя себя счастливым от того, что мне довелось пройти по его коридорам и
приобщиться к тайне. Я закрыл на минуту глаза, чтобы навечно запечатлеть этот
образ в своей душе. Потом, не осмеливаясь вновь смотреть по сторонам, я взял за
руку Исабеллу и направился к выходу, навсегда покидая Кладбище забытых книг.
Исабелла проводила меня до пристани, где дожидался корабль,
которому предстояло увезти меня из этого города, прочь от знакомых мест и всего,
что наполняло смыслом мою жизнь.
— Как, вы сказали, зовут капитана? — спросила
Исабелла.
— Харон.
[60]
— Не остроумно.
Я обнял ее в последний раз и молча посмотрел в глаза. По
дороге мы договорились, что не будет ни прощаний, ни торжественных слов, ни
обещаний. Я ступил на борт, когда колокола церкви Санта-Мария-дель-Мар отбили
полночь. Меня приветствовал капитан Олмо, любезно предложив проводить в каюту.
Я сказал, что предпочел бы остаться на палубе. Команда отдала швартовы, и
корпус корабля медленно отделился от причала. Я занял позицию на корме, глядя,
как удаляется город, омытый волной света. Исабелла стояла неподвижно, и мы
смотрели друг другу в глаза, пока пристань не растворилась в темноте и великий
мираж — Барселона — не канул в глубину вод. Один за другим огни города гасли в
дали, и я понял, что уже начинаю вспоминать.
Эпилог
1945
Прошло долгих пятнадцать лет с той ночи, когда я бежал
навсегда из города проклятых. В течение продолжительного времени я
странствовал, будучи без рода и племени и не имея пристанища, как всякий
приезжий иностранец. Я сменил сотню имен и занятий, и ни одно из них мне не
принадлежало.
Я пропадал в огромных городах или, наоборот, в селениях
таких маленьких, что там никто уже не имел ни прошлого, ни будущего. Нигде я не
задерживался дольше, чем нужно. Скорее рано, чем поздно я снова обращался в
бегство, внезапно, оставляя всего лишь пару книг и одежду с чужого плеча в
унылых комнатах, где время не проявляло милосердия, а память жгла. Мои
воспоминания стали зыбкими. Я годами учился жить в теле незнакомца, не
знавшего, совершал ли он те преступления, которыми будто пропахли руки, и не
потерял ли он разум, обреченный скитаться по миру, охваченному пожаром, который
выдумал в обмен на деньги и обещание обмануть смерть, казавшуюся теперь
сладчайшей из наград. Много раз я задавался вопросом, действительно ли пуля
инспектора Грандеса, посланная мне в сердце, увязла в страницах книги, или это
я умер тогда в кабине, висевшей в небе.
За годы странствий я стал свидетелем, как ад, сотворенный на
страницах книги, написанной для патрона, обретал жизнь у меня на пути. Я тысячу
раз убегал от собственной тени, всегда оглядываясь назад, пребывая в вечном
страхе, что встречу ее за углом, через улицу или у изножья кровати в
нескончаемые ночные часы, предваряющие рассвет. Я не поддерживал ни с кем
знакомства достаточно долго, чтобы возник вопрос, почему я совсем не старею,
почему на моем лице не появляются морщины, почему мое отражение в зеркале
остается всегда таким же, как в ту ночь, когда я простился с Исабеллой на
пристани в Барселоне, и ни минутой старше.
И наступило время, когда я уверовал, что в мире не осталось
укромных мест, где я не побывал бы. Я так устал от страха, устал жить
воспоминаниями и умирать от них, что поселился там, где заканчивается земля и
начинается океан, который, подобно мне, никогда не стареет и встречает каждый
новый рассвет таким же, каким был вчера.
Прошел год с тех пор, как я обосновался здесь, на краю
земли, и вернул себе собственные имя и профессию. Я купил старую хижину на
берегу. И этот скромный кров я делю с книгами, оставленными прежним владельцем,
и пишущей машинкой. Мне приятно думать, что она могла бы быть той самой, на
которой я напечатал сотни страниц, хотя не знаю, помнит ли кто-нибудь еще об
этом. Из окна мне открывается вид на маленький деревянный причал, вдающийся в
море. В конце причала пришвартован бот, продававшийся вместе с домом. Это всего
лишь небольшая шлюпка, на которой я иногда выхожу в море и доплываю до того
места, где начинается гряда подводных рифов, а берег почти исчезает из виду.
Я совсем ничего не писал, пока не приехал сюда. В первый
раз, заправив лист в каретку пишущей машинки и положив руки на клавиатуру, я
вдруг испугался, что не сумею составить ни одного предложения. В первую же
ночь, которую я провел в хижине, я начал писать эту историю. Я работал до
рассвета, как делал когда-то много лет назад, не зная пока, для кого я пишу ее.
Днем я гулял по пляжу или садился напротив хижины на деревянный причал — мостик
между небом и морем — и читал старые газеты, залежи которых обнаружил в одном
из шкафов. Их страницы были полны описаниями войны и мирового пожара, который я
выдумал для патрона.
