На обратном пути поезд постоянно останавливался. Часть
железнодорожного полотна требовала ремонта, и мы прибыли в Барселону только к
вечеру пятницы 23 января. На город давило багровое небо, затянутое паутиной
черного дыма. Было жарко, как будто зима внезапно кончилась, и от решеток
канализации поднимались влажные затхлые испарения. Открыв портал дома с башней,
я нашел на полу белый конверт. Различив печать красного сургуча, я не
позаботился поднять его, ибо заранее знал содержание письма: любезное
напоминание о свидании с патроном в особняке у парка Гуэль, чтобы передать
готовую рукопись. Я поднялся по лестнице в темноте и отпер дверь жилого этажа.
Не зажигая свет, я прямиком направился в кабинет. Я подошел к окну и оттуда
окинул взглядом комнату, наполненную адским заревом, отблеском полыхающего
неба. Я представил всю сцену так, как описывала ее Кристина. Вот она стоит на
коленях подле кофра, открывает его и вынимает папку с рукописью. Она читает
проклятые страницы и понимает, что непременно должна их уничтожить. Она
зажигает спички и подносит огонек пламени к бумаге.
«В доме кто-то был».
Я шагнул к кофру и замер на миг, словно шпионил, наблюдал за
ней. Потом, наклонившись, я открыл кофр. Манускрипт лежал на месте, дожидаясь
меня. Протянув руку, я коснулся папки, погладив ее кончиками пальцев. И тут я
это заметил. Серебряный контур мерцал на дне сундука, точно жемчужина на дне
водоема. Я взял предмет и повертел в пальцах, рассматривая в отсвете
окровавленного неба. Брошь, изображавшая ангела.
— Сукин сын, — услышал я свой голос.
Из глубины шкафа я извлек шкатулку со старым револьвером
отца и, открыв барабан, убедился, что оружие заряжено. Оставшиеся в коробке
патроны я высыпал в левый карман пальто, а в правый сунул завернутый в платок
револьвер. Перед уходом я задержался на миг, чтобы взглянуть в лицо незнакомцу,
смотревшему на меня из зеркала в прихожей. Я улыбнулся, ощущая в крови
леденящее спокойствие ненависти, и вышел в ночь.
12
Дом Андреаса Корелли возвышался на холме на фоне пелены
багровых туч. За ним колыхалась роща теней парка Гуэль. Ветер шевелил ветви, и
листья шелестели, как змеи в темноте. Я остановился у входа и окинул взглядом
фасад. В доме не горела ни одна лампочка. Ставни на окнах были закрыты. За
спиной я слышал дыхание собак, носившихся за стенами парка, выслеживая меня. Я
вынул из кармана револьвер и повернулся к решетке входных ворот парка, сквозь
которую виднелись силуэты псов, расплывчатых теней, наблюдавших за мной из
полумрака.
Я подошел к двери дома и трижды коротко ударил дверным
молотком. Ответа я ждать не стал. Я собирался разнести замок выстрелами, но это
не потребовалось. Дверь была открыта. Я повернул бронзовую ручку, отжав язычок
замка, и дубовая дверь медленно скользнула внутрь, увлекаемая собственным
весом. Впереди открылся длинный коридор. Слой пыли, покрывавший пол, белел,
словно тонкий песок. Я переступил порог и приблизился к лестнице, поднимавшейся
вдоль боковой стены прихожей. Ее верхние ступени тонули в клубах сумрака. Я
прошел дальше по коридору в гостиную. За мной следили десятки глаз из галереи
старых фотографических портретов в рамках, развешенных по стенам. В доме царила
мертвая тишина, слышались лишь мои шаги и дыхание. Я достиг конца коридора и
замер. Закатный свет красными лезвиями проникал сквозь ставни. Я поднял
пистолет и переступил порог гостиной. Глаза успели привыкнуть к полутьме. Мебель
в комнате была расставлена по-прежнему, но даже при скудном освещении
становилось понятно, что она ветхая и погребена под толстым слоем пыли. Руины.
Занавеси давно истлели, а облезшая краска на стенах висела лентами, напоминая
змеиную чешую. Я направился к одному из окон, чтобы открыть ставни и впустить
немного света. Метрах в двух от балкона меня настигло ощущение, что я не один в
комнате. Я застыл, похолодев, затем медленно повернулся.
В углу гостиной явственно вырисовывался силуэт человека,
сидевшего в кресле — на своем излюбленном месте. Кроваво-красный свет,
сочившийся сквозь жалюзи, позволял различить начищенные ботинки и контуры
костюма. Лицо полностью скрывала тень, но я знал, что он смотрит на меня. И
улыбается. Я вскинул револьвер и прицелился.
— Я знаю, что вы сделали, — сказал я.
Корелли не дрогнул ни единым мускулом. Его фигура оставалась
неподвижной, он затаился, как паук. Я шагнул вперед, целясь ему в лицо. Мне
послышалось, будто кто-то вздохнул в темноте. На миг луч красного света отразился
в его глазах, и я, преисполнившись уверенности, что он сейчас бросится на меня,
выстрелил. Отдача при выстреле словно молотом ударила меня в плечо. Ствол
револьвера курился голубоватым дымком. Одна рука Корелли соскользнула с
подлокотника кресла, покачиваясь и царапая ногтями пол. И я выстрелил снова.
Пуля попала в грудь и прожгла дымящуюся дыру в одежде. Я застыл, сжимая
револьвер обеими руками, не осмеливаясь сделать ни шагу, не отрывая взгляда от
неподвижной фигуры в кресле. Покачивание руки постепенно замедлялось, и наконец
тело замерло, и ногти, длинные и отполированные, уткнулись в дубовый паркет.
Тело, только что принявшее две пули, в лицо и в грудь, не издало ни звука и ни
разу ни дернулось. Я отступил к окну, открыв створки ударом ноги, ни на миг не
спуская глаз с кресла, где распростерся Корелли. Поток призрачного света хлынул
с балкона и достиг угла гостиной, осветив тело и лицо патрона. Я попытался
проглотить слюну, но рот у меня пересох. Первый выстрел проделал ему отверстие
между глаз. Вторая пуля продырявила лацкан пиджака. Из ран не вытекло ни единой
капли крови. Вместо крови из дырок сыпался порошок, тонкий и искрящийся, как в
песочных часах, струйками скользивший по складкам его одежды. Глаза блестели, а
губы застыли в саркастической усмешке. В кресле сидела кукла.
Я опустил револьвер (руки у меня все еще тряслись) и
осторожно приблизился. Склонившись над гротескным манекеном, я медленно поднес
руку к его лицу. На миг я испугался, что стеклянные глаза вот-вот оживут, а
пальцы с длинными ногтями вцепятся мне в горло. Я провел по щеке куклы
кончиками пальцев. Дерево, расцвеченное эмалью. Я не удержался от горького
смеха. Не стоило ожидать иного от патрона. Я вновь повернулся лицом к этой
шутовской маске и с силой ударил ее кулаком, опрокинув куклу на бок. Она
соскользнула на пол, и я принялся топтать и пинать ее. Деревянное туловище
деформировалось, руки и ноги вывернулись под немыслимым углом. Я отступил на
пару шагов, осмотрелся и, заметив большое полотно с образом ангела, сорвал его
одним рывком. За картиной я нашел дверь в подвал, запомнившуюся мне с той ночи,
которую провел в кресле в этой комнате. Проверив замок, я обнаружил, что дверь
не заперта. Бросив взгляд на лестницу, спускавшуюся в колодец, до краев
наполненный тьмой, я направился к комоду. Именно в этом комоде, по моим
воспоминаниям, у Корелли хранились сто тысяч франков во время нашей первой
встречи в доме. Я обшарил ящики, и в одном из них нашел жестяную коробку со
свечами и спичками. Я заколебался на миг, спросив себя, уж не оставил ли их
патрон намеренно, догадываясь, что я найду их, как нашел куклу. Я зажег свечу и
решительно пересек гостиную, направившись к двери. Бросив последний взгляд на
сломанный манекен, подняв свечу высоко над головой и крепко сжимая в правой
руке пистолет, я начал спуск.
