— Дерьмово выглядишь, — заявил папа,
остановившись, чтобы рассмотреть меня.
Я поборол желание показать ему неприличный жест, как Марджо,
потому что за это он просто выбил бы из меня все дерьмо. Вид его действовал на
меня ужасно. Вроде бы я любил его, но в то же время мне хотелось его
поколотить. Сам не знаю, чего мне хотелось, — разве что быстрейшего
окончания всего этого.
— Здорово! Спасибо, папа, — сказал я и откинулся
на кушетке, стараясь по мере сил выглядеть глубоко несчастным. — Я тоже
скучал по тебе. Вижу, ты прихватил с собой всех своих друзей. Ох, постой!
В последний раз папа в буквальном смысле прикатил в
Морганвилль — на мотоцикле, в компании хамоватых приятелей-байкеров. На этот
раз никаких признаков их не наблюдалось. Интересно, когда они, наконец, велели
ему отвалить и насколько в жесткой форме?
Отец не отвечал, продолжая пристально рассматривать меня. На
нем была кожаная куртка с множеством молний, вылинявшие голубые джинсы и
прочные башмаки. Примерно то же, что и на мне, минус куртка, потому что только
тупой болван напялит куртку в такую жару. Папа, ты хоть представляешь, на что
ты похож?
— Шейн, — заговорил он. — Ты знал, что я
вернусь за тобой.
— Да, это действительно мило. При нашей последней
встрече ты пытался взорвать меня вместе с домом, полным вампиров, помнишь? Как
мое второе имя? Побочный Убыток? — Да, он пошел бы на это. Я слишком
хорошо знал папу, чтобы рассчитывать на что-то другое. — Ты также оставил
меня гореть заживо в клетке. Так что извини, если мои глаза не увлажняются при
звуках музыки.
Выражение его лица не изменилось, будто это была всего лишь
маска из грубой кожи, обветренной и обожженной солнцем.
— Это война, Шейн. Мы с тобой уже обсуждали это.
— Забавно, но я не помню, чтобы ты сказал: «Если тебя
схватят вампиры, я оставлю тебя гореть, болван». Но, может, я просто подзабыл
все детали твоего хитроумного плана. — Чувствительность в пальцах рук и
ног начала восстанавливаться. Ощущение было не слишком приятное — словно я
окунул их сначала в аккумуляторный электролит, а потом в щелок. — Я сам,
может, как-нибудь и переварил бы это, но тебе понадобилось втянуть моих друзей.
Вот что доставало меня больше всего. Конечно, он использовал
меня по полной — и не один раз. Но я хотя бы знал об этом заранее — мы
допускали возможность того, что каждый из нас может пострадать. В те времена,
когда я еще верил в его дело. Но мы не договаривались насчет того, что на груду
тел будут брошены ни в чем не повинные люди, в особенности мои друзья.
— Твои друзья, правильно. — Он сделал ударение на
этом слове, точно грохнул на стол полную бутылку дешевого виски. —
Наполовину вампир, чокнутая поклонница всяких мерзостей и… ты имеешь в виду ту
девочку? Маленькую такую худышку? От нее у тебя мозги в голове расплавились. А
ведь я тебя предупреждал.
Клер. Он даже имени ее не запомнил. Я на мгновенье закрыл
глаза — и вот она передо мной, улыбается и смотрит ясными, доверчивыми глазами.
Может, она и «маленькая худышка», но обладает силой, природу которой моему отцу
никогда не понять. Она была первым духовно чистым человеком, с которым я
когда-либо сталкивался, и я не собирался позволить отцу отобрать ее у меня.
Сейчас она ждала меня в Стеклянном доме, скорее всего, углубившись в книги и
покусывая карандаш. Или споря с Евой. Или… удивляясь, где это меня черти носят.
Я должен вырваться отсюда. Должен вернуться к Клер.
Ноги снова начали мне повиноваться, хотя и побаливали. Чтобы
проверить их, я встал. Мертвец Джером в своем углу тут же отложил книгу —
потрепанную и грязную. Это оказался «Волшебник из страны Оз». Кем он себя
воображал? Трусливым Львом? Страшилой? Или, может, Дороти?
— Как я и думал, все дело в этой девчонке. Ты, наверно,
считаешь себя рыцарем в сверкающих доспехах, прибывшим, чтобы спасти ее, —
заявил отец, улыбаясь такой улыбочкой, что об нее можно было обрезаться. —
Ты хоть представляешь, как выглядишь в ее глазах? Большой, тупой идиот,
которого можно водить на поводке. Ее собственный домашний питбуль. Твоя невинная
маленькая студенточка… она же носит символ Основателя. Работает на вампиров. А
ты ради нее готов предать своих — наверное, потому, что она кувыркается с тобой
в постели, словно какая-нибудь проклятая порнозвезда.
На этот раз меня не требовалось бить по голове, чтобы все
пошло красным. Я почувствовал, что набычиваюсь, легкие наполняются воздухом,
но… каким-то образом сдержался и не бросился на него.
Ведь этого-то он и добивался.
— Я люблю ее, папа. Не говори так.
— Любишь, как же! Да ты понятия не имеешь, что означает
это слово, Шейн. Она работает на кровопийц, помогает им восстановить управление
Морганвиллем. Она должна уйти, и ты знаешь это.
— Через мой труп.
Из угла послышался скрипучий, дребезжащий смех Джерома,
рождающий желание выдрать у него гортань раз и навсегда.
— Это можно устроить, — прохрипел он.
— Заткнись! — рявкнул папа, не отводя от меня
взгляда. — Шейн, прислушайся ко мне. Я нашел ответ.
— Постой… дай мне угадать… сорок два? —
Бесполезняк. Папа не настолько крут, чтобы быть фэном Дугласа Адамса. —
Меня не волнует, что ты там нашел, папа, и больше я к тебе не прислушиваюсь. Я
иду домой. Или прикажешь твоему ручному мертвецу меня остановить?
Его взгляд упал на мое запястье. Там белел браслет — но не
того типа, которые носят люди, пользующиеся покровительством кого-то из
вампиров, а больничный пластиковый браслет с большим красным крестом.
— Ты ранен?
Нет, конечно, я не мог просто заболеть. Для папы я был всего
лишь еще одним пехотинцем, а значит, мог либо получить ранение, либо
симулировать.
— Неважно. Мне лучше, — ответил я.
Казалось, на миг он смягчился — никто другой этого и не
заметил бы. А может, я сам это придумал.
— Что случилось, мальчик?
Я пожал плечами и указал на свой бок. Шрам все еще болел и
слегка горел.
— Меня ударили ножом. Он нахмурился.
— Давно?
— Достаточно давно.
Браслет предполагалось снять на следующей неделе. Моя
отсрочка подходила к концу.
Он посмотрел мне в глаза, и на секунду, всего на секунду, я
позволил себе поверить, что он искренне обеспокоен.
Придурок.
Он всегда умел застать меня врасплох, как бы настороженно я
ни следил за ним. Я даже не заметил броска, пока не стало слишком поздно.
Сильный, нанесенный с хирургической точностью удар заставил меня согнуться
пополам, зашататься и снова рухнуть на кушетку. «Дышите», — сказал я своим
мышцам. Солнечное сплетение велело мне заткнуться, внутри пульсировала боль. Я
задышал быстро, тяжело и возненавидел себя за это.
