Как известно, каждый человек разумен и глубок, в чём легко убедиться, обсуждая что-либо вдвоём-втроём. Сами, наверное, замечали: стоит вмешаться четвёртому — происходит замыкание и разговор немедленно глупеет, вырождается, теряет связность, сползает в цинизм. Поэтому классический способ распития поллитровой бутылки водки требует именно трёх участников. Не зря же заповедал Христос: «Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них». Если уж на то пошло, что такое традиционно проклинаемый принцип тоталитарных режимов «больше трёх не собираться», как не проявление заботы о поддержании интеллекта и совести граждан на должном уровне!
И чем больше людское скопление, тем меньше проскакивает в нём искорок разума и добра. Изложите вкратце мировую историю, и окажется, что все нации без исключения вели и ведут себя подобно группе дебильных подростков, по каждому из которых давно плачет либо психушка, либо детская комната милиции.
А теперь несколько слов о Глебе Портнягине, том самом ораторе, на которого с недавних пор молилось всё Баклужино (разумеется, за исключением политических противников) и которого, затаив дыхание, только что слушали в «Авторской глухоте».
Примерно полмесяца назад какая-то безымянная сволочь, так и оставшаяся неизвестной, прокляла бедолагу, закоротив его энергетику на стихию, именуемую народом. По сравнению с такой бедой упомянутые выше замыкания — не более чем мелочи жизни. Ну ляпнет человек что-либо социально значимое! Ничего страшного. Тут же вышибет у него в мозгах от напряжения некий предохранитель, помолчит человек, опомнится — смотришь: опять нормальный — о бабах заговорил, о рыбалке.
Но если умышленно закоротили… В девяноста девяти случаях из ста жертва подобного проклятия скоропостижно гибнет за Отечество, и только в одном случае происходит обратное. Именно такой случай выпал ученику чародея Глебу Портнягину, с чего, собственно, и началось стремительное восхождение его звезды на политическом небосклоне.
Способствовал этому и сам исторический момент: суверенная республика Баклужино, полгода считавшаяся самопровозглашённой, перестала наконец считаться таковой и готовилась избрать первого своего Президента.
* * *
— Проигрываем выборы… — подвёл невесёлые итоги жёлчный сухопарый Арсений. — И откуда он такой взялся? Экстрасенсы, колдуны… Они ж всегда как кошки были — каждый сам по себе! А этот из них коалицию сколотил. Месяц назад в голову бы никому не пришло…
— Ну так… — с надеждой подсказал совиноглазый Артём, выразительно запуская растопыренную пятерню под пиджак.
— Сказано тебе: нет! — отрезал старший товарищ и, спустя малое время, пояснил: — Ну замочишь! Думаешь, ихний блок сразу и распадётся? Ещё крепче станет! Был просто блок, а станет блок с иконой. С мучеником. Невинно убиенным подколдовком Глебом Портнягиным…
Оба замолчали подавленно.
— Компромат бы на него какой сыскать… — молвил с тоской Арсений. — Так ведь он на виду-то без году неделя… Ни на чём ещё подорваться не успел…
Внезапно его собеседник насторожил уши. Уши у него, кстати, тоже были весьма примечательные. Волчьи.
— Что там?
Снаружи отчётливо лязгнула цепь на сваренной из железных прутьев калитке. Кто-то пытался проникнуть в агитхрам.
— Поди взгляни.
Волчеухий товарищ Артём поправил под мышкой ствол и вышел в ночь. Вскоре вернулся, подталкивая в спину — кого бы вы думали? — одутловатого глашатая Вселенской Гармонии.
— Так… — озадаченно сказал Арсений, чуть отшатнувшись от незваного гостя. — А ты тут что забыл, нехристь космический?
У космического нехристя было отчаянное лицо. Сел на ближайший табурет, сгорбился, скрипнул зубами.
— Дедавиву! — сдавленно выговорил он.
Двое переглянулись, но уже в следующий миг до обоих дошло, что произнесено было слово «ненавижу». То ли родоначальник новой поэзии после контакта со Сверхразумом раздружился со всеми согласными скопом, то ли и раньше не слишком с ними дружил. Думается, известные строки Сергея Есенина прозвучали бы в его исполнении примерно так:
И нифто дуфы не потвевовыт,
И нифто её не бвофит в двоф…
— Что ж ты? — ворчливо упрекнул его Арсений. — То руку поганцу жмёшь, а то вдруг взял да и возненавидел!
Ничего, кстати, удивительного. Чёрт его разберёт, почему, но чем выше искусство, тем более непонятно поведение его представителей в быту. Самые похабные анекдоты сочиняются музыкантами, а лирический поэт в смысле склочности даст сто очков вперёд любой пенсионерке. Возможно, высота помыслов, согласно какому-то мировому закону, в данном случае уравновешивается низостью умыслов.
Особенно трудно беседовать с гениями. Пушкин того и гляди бильярдным шаром в лоб засветит и тебя же на дуэль вызовет, Лев Толстой по крестьянской привычке обматерит машинально, Достоевский глянет разок — да и забьётся в эпилепсии.
Уровня классиков бледный одутловатый самородок, ясное дело, ещё не достиг, но, судя по всему, шансы имел, поскольку характер у него уже выработался достаточно мерзкий.
Как удалось понять из общей невнятицы, вина молодого лидера общественно-политического движения «Колдуны за демократию» перед мировой поэзией была ужасна. По сути, угрюмый красавец в безупречно пошитом костюме сорвал бледному одутловатому творческий вечер, стянув на себя внимание публики и даже не предложив из вежливости прочесть ещё пару стихов.
Да за такое убить мало!
— Ну вот шёл бы домой и там ненавидел, — буркнул Арсений, выслушав жалобу до конца. — Сюда-то чего припёрся?
Поэт поглядел на него с удивлением. Пришёл к врагам своего врага — помощь предложить. Чего тут непонятного-то?
— Отомстить, что ли, хочешь?
— Отомфтить!
— Мститель нашёлся…
— А я внаю! — таинственно произнёс поэт.
— Чего ты знаешь? — сердито переспросил Арсений, успевший, видать, приноровиться к особенностям речи пробитого на Космос собеседника. — Знает он…
— Внаю! — настаивал тот, нервно подёргивая себя за галстук от известного баклужинского кутюрье Столыпина-младшего.
Товарищ Артём обернулся, уставился по-совиному. Да и сухопарый товарищ Арсений, несмотря на ворчливый тон, тоже, кажется, был заинтригован.
— Ну давай говори, раз знаешь.
Открыватель новых поэтических материков с загадочным видом поманил обоих и, жутко понизив голос, выдохнул:
— Фэкондфендф…
Собеседники его были настолько потрясены услышанным, что на пару секунд оцепенели. Первым очухался Арсений.
— Слышь! — на повышенных тонах задребезжал он. — А не пошёл бы ты к Богу в рай? Вот тебе карандаш, вот бумага. Садись и пиши, что ты сейчас такое сказал. Крупно и разборчиво!
Одутловатый самородок в столыпинском галстуке с готовностью вскочил, подсеменил к столу и, схватив карандаш, склонился над перевёрнутой предвыборной листовкой. Крупно и разборчиво юноша бледный вырисовывал букву за буквой.
