Цыпочка сверкает на меня глазами и отворачивается. На лице ее плохо скрытое отвращение. Потом нажимает на кнопку и говорит в микрофон:
— Охрана? Еще один явился.
Не успевает она отнять свой наманикюренный пальчик от кнопки, как четверо гуманоидов устрашающего вида в одинаковых костюмах врываются в холл и начинают весьма болезненным способом развлекаться с моими верхними конечностями.
— Эй, — воплю я, — вы что, свиньи, делаете? Отпустите сейчас же! Что я вам сделал? Отвалите, слышите? Я в этой богадельне фигура номер один! Позовите редактора, он вам скажет!
— Все вы так говорите, — ворчит один из громил, сжимая мне шею, как карандаш, двумя пальцами.
— Да кто все?! Мне плевать на этих придурков! Я Бинер Уилкинс, Одинокий Волк, и никогда не путался ни с какими кликами, клаками и группировками…
Как об стену горох. Охранники, сопя, волокут меня обратно к лифту. В коридоре у дверей офисов уже кучкуются сотрудники, довольные бесплатным развлечением.
— Эмилио! — ору я в последней надежде, узнав в толпе лоснящееся смуглое лицо молодого редактора. — Эмилио Кучильо! Это же я, Бинер!
Он подозрительно оглядывает меня, но не делает никакой попытки сдержать своих горилл.
Я делаю последнюю отчаянную попытку вырваться.
— Ну все, — рычит главный. — Наденьте на него наручники!
На моих запястьях защелкиваются браслеты.
— A-а!!! Пластик… Снимите! Снимите сейчас же! Гады, сволочи!!!
Эмилио уже рядом со мной. Он кивает охранникам.
— Все в порядке, ребята, это ошибка. Ему назначено, пропустите.
Мордовороты неохотно подчиняются. Собрав остатки достоинства, я поправляю бандану и распутываю кожаную бахрому своей куртки.
Эмилио ведет меня в кабинет. Усевшись напротив и облокотившись на стол, он долго вглядывается в мое лицо…
— Да, это и в самом деле ты, — вздыхает он наконец. — Совсем как на той старой фотографии с фестиваля в Вудстоке в шестьдесят девятом, мы ее всегда ставим над твоей колонкой. Помнишь, где ты в толпе и весь в грязи? Подумать только, сам Бинер Уилкинс… Глазам своим не верю. Мы тут в редакции даже иногда спорим, жив ты еще или умер, а обзоры пишет компьютер.
— Как это умер? Вот он я, собственной персоной! Оберегаю свою личную жизнь, только и всего. Кроме того, ваш современный мир мне как-то не по душе… Но послушай, друг, если ты меня сразу не узнал, то почему бросился спасать?
— Ну… Начну с того, что сюда по крайней мере раз в месяц является очередной псих, объявляющий себя Бинером Уилкинсом. Легендарное имя, что поделаешь, оно привлекает к себе всех бунтарей из поколения в поколение. Так что сначала у меня и мысли не возникло, что ты можешь оказаться настоящим. Все дело в наручниках: я сразу вспомнил, что Бинер терпеть не мог — не может — синтетику.
Чуть-чуть успокоившись, позволяю себе расщедриться на похвалу.
— Ну что ж, парень, слава богу, у тебя есть мозги и память в придачу. Мне совсем не улыбалась перспектива поцеловать мостовую.
— Меня просто всегда удивляло, как может человек, вся жизнь которого вращается вокруг старых пластинок, до такой степени ненавидеть пластик. Получается противоречие…
— Я пластинки не ем и на себя не надеваю! Еда и одежда — совсем другое дело.
Эмилио откидывается в кресле, скрестив руки на груди.
— Ну что ж, все к лучшему. Так каким ветром тебя к нам принесло?
Собираясь ответить, я вдруг чувствую такую жажду, будто сижу на песке посреди Сахары. Столько всего за один день…
— Здесь найдется чем горло промочить? — спрашиваю.
Редактор жмет на кнопку.
— Мисс Орсон, принесите нам, пожалуйста, две колы…
— Случайно, не в пластиковых бутылках? — перебиваю я.
— Ну да, в чем же… Ах да… Не надо, мисс Орсон… Тогда я и не знаю, что тебе предложить.
Мои глаза обегают комнату и останавливаются на стеклянном шкафчике со странным набором предметов. Кожаная куртка, расческа, обгоревший корпус гитары… и — о, счастье! — банка «Ю-Ху». Не спросив разрешения, кидаюсь туда, распахиваю дверцу и тут же вскрываю банку.
У Эмилио вырывается вопль!
— Спокойно, приятель, — качаю я головой, отпив глоток и поморщившись. — Что не так?
— Эта банка… Да ты знаешь, кто последним держал ее в руках?
— Кто?
— Джон Леннон! За минуту до того, как его убили!
— О!
Заглядываю в шкафчик. Так и есть, перед каждой вещью — музейная табличка. Куртка Лу Рида, гитара Хендрикса, расческа Элвиса, ленноновский «Ю-Ху». Ну и дела. Sic transit… и так далее.
Вернувшись за стол, посвящаю Эмилио в суть своей проблемы. Он слушает, вытирая с глаз слезы.
— Да уж, задал ты себе работенку, Бинер, — замечает он, немного успокоившись. — Кроме нескольких чокнутых стариков, все эти старые альбомы никому теперь не нужны. Их нигде не найдешь, разве что в той лавке в Вилидже…
— Ну конечно, как же я раньше не подумал!
Гринвич-Вилидж, родина «Лавин спунфул», духовная Мекка бунтарей и вольнодумцев, всех битников, хиппи или панков, когда-либо топтавших землю! Уж в какой-нибудь из бесчисленных антикварных лавчонок наверняка найдется мой заветный альбом.
— Однако боюсь, — качает головой Эмилио, — что твой взгляд на мир несколько…
— Все путем, брат, я в струе!
— В струе чего? — парирует он.
Не обращая внимания на скептическую ухмылку редактора, поднимаюсь и раскланиваюсь.
— Ну давай, Эмилио, классно было увидеться вживую, но мне надо бежать. Как мои статейки, ничего?
— Вполне. Твое поколение все еще составляет немалую часть рынка, а всем остальным есть над чем посмеяться. Только вот… Не наезжал бы ты так на современную музыку, совсем никого не хвалишь — со времен того альбома Мадонны с воскресшими «Грейтфул дэд», когда у нее еще внучка родилась, а с тех пор уже шесть лет прошло.
— Я что думаю, то и говорю, Эмилио. Будут хорошие вещи, похвалю, а дерьмо — оно и есть дерьмо!
Он вздыхаете напускной скорбью и поднимается с кресла, чтобы меня проводить.
— Горячий, как сто мегатонн… Ладно, последний из могикан, постараюсь принимать твою телеметрию без помех. Главное, не пропадай. Как там у вас говорится? Не сойди с дорожки?
— С пути.
— А я-то думал, это как звукосниматель…
Помахав рукой Эмилио, снова спускаюсь в подземку и еду в Гринвич-Вилидж. Выхожу на Юнион-сквер.
Будь я проклят, но что-то здесь не так.
По всей северной границе проходит высокая стена с башенками и флажками. Перед воротами, выходящими на Бродвей, стоят Микки-Маус и Гуфи, оба с пистолетами на боку. Мимо медленно движется толпа.
