Мы остановились у выхода, и Альберта положила руку на бедро.
— Не знаю. Можно, конечно, попытаться. Ситуация стала
сложнее.
— Да, я знаю, — с грустью ответила я, вспомнив деспотическое
поведение Татьяны.
— Но, как я обещала, мы сделаем все, что сможем. Что я
говорила об окончании школы с низкими оценками? Этого не будет. Может, по
математике и научным дисциплинам — это мне не подвластно. Но все равно ты
будешь лучшей среди новичков. Это уж моя забота.
— Хорошо, — сказала я, прекрасно понимая, какой уступкой это
было с ее стороны. — Спасибо вам.
Только я вышла за порог, как она окликнула меня.
— Роза!
Я придержала дверь и оглянулась.
— Да?
У Альберты было такое лицо... мягкое или, может, нежное;
никогда не видела ее такой прежде.
— Прости, — сказала она. — Прости за все, что произошло.
Никто из нас тут ничего не мог поделать.
Я прочла в ее взгляде, что она знает о Дмитрии и обо мне.
Вот только откуда? Может, услышала что-то после атаки, может, догадалась еще
раньше. Как бы то ни было, в ее лице не было осуждения, только искренняя печаль
и сочувствие. Я коротко кивнула в знак признательности и вышла.
Кристиана я нашла на следующий день, но наш разговор
продлился недолго. Он опаздывал на встречу со своими учениками. Однако он обнял
меня и, казалось, искренне обрадовался моему возвращению. Это показывает, как
далеко мы продвинулись, учитывая антагонизм, возникший между нами в начале
знакомства.
— Наконец-то, — сказал он. — Лисса и Адриан больше всех
беспокоились о тебе, но не только. И кому-то нужно ставить Адриана на место,
знаешь ли. Я не могу заниматься этим все время.
— Спасибо. Сама поражаюсь, говоря такое, но я тоже скучала
по тебе. В России с точки зрения сарказма тебе нет равных. — Я посерьезнела. —
Раз уж ты упомянул Лиссу...
— Нет, нет. — Он в знак протеста вскинул руку, лицо
окаменело. — Я так и знал, что ты об этом заговоришь.
— Кристиан! Она любит тебя. Ты же понимаешь — то, что
произошло, не ее вина...
— Понимаю, — прервал он меня. — Но понимание не избавляет от
боли. Роза, я знаю, такова твоя природа — вмешиваться и говорить о том, о чем
никто другой не решается заговорить, но, пожалуйста... не на этот раз. Мне
требуется время, чтобы разобраться.
Пришлось проглотить все, что было у меня на уме. В нашем
вчерашнем разговоре Лисса рассказывала, как сильно сожалеет о своей ссоре с
Кристианом, — наверно, за это она больше всего ненавидела Эйвери. Лисса
постоянно испытывала желание подойти к нему и помириться, но он упорно держался
на расстоянии. И да, он был прав. Мне не следует вмешиваться — пока. Однако
рано или поздно я должна помирить их.
Я решила уважить его желания и просто кивнула.
— Хорошо. На данный момент.
Мои последние слова заставили его криво улыбнуться.
— Спасибо. Послушай, мне нужно идти. Если когда-нибудь
возникнет желание показать моим ребяткам, как можно надрать противнику задницу
старомодным способом, заглядывай. Джил хлопнется в обморок, снова увидев тебя.
Я пообещала зайти, и мы расстались — у меня у самой были
дела. Однако пусть даже не мечтает, что я с ним закончила.
Я должна была встретиться с Адрианом и Лиссой за обедом, в
одной из комнат отдыха гостиницы. Разговор с Кристианом задержал меня, и я
торопливо зашагала через вестибюль, не обращая внимания ни на что вокруг.
— Всегда в спешке, — произнес чей-то голос. — Это чудо — что
кому-то удается хоть иногда заставить тебя остановиться.
Я замерла и повернулась, широко распахнув глаза.
— Мама...
Она стояла, прислонившись к стене и скрестив на груди руки,
коротко остриженные темно-рыжие вьющиеся волосы были в беспорядке. На ее лице,
заметно пострадавшем под воздействием стихий — как и у Альберты, — застыло
выражение облегчения... и любви. Ни гнева, ни осуждения. Никогда в жизни я так
не радовалась встрече с ней. На мгновение я прижалась к ее груди, а она крепко
обняла меня.
— Роза, Роза, — говорила она, уткнувшись в мои волосы. —
Никогда больше так не поступай. Пожалуйста.
Я отодвинулась, посмотрела на нее и была потрясена, увидев
текущие по щекам слезы. Я видела слезы на глазах матери после нападения на
школу, но никогда, никогда она не плакала вот так — по-настоящему, да еще и
открыто. Невыносимо! Я сама чуть не расплакалась и без всякого толка принялась
осушать ее слезы концом шарфа Эйба.
— Нет-нет, все в порядке! Не плачь. — Как странно — мы
поменялись ролями. — Прости. Больше такого не повторится. Я очень скучала по
тебе.
И это была правда. Мне нравилась Алена Беликова. Я считала
ее доброй, замечательной и лелеяла воспоминания о том, как она утешала меня по
поводу Дмитрия и в любой момент бросала все дела, чтобы покормить. В другой
жизни она стала бы моей свекровью. В этой я всегда буду относиться к ней как к
приемной матери.
Но она не была моей настоящей матерью, а вот Джанин Хэзевей
была. И, стоя здесь, рядом с ней, я была счастлива — очень, очень счастлива, —
ведь я ее дочь. Она далека от совершенства, но совершенных людей нет, как я
теперь понимала. Она была доброй, храброй, сильной и сострадательной и,
думается, понимала меня лучше, чем я считала. Если я стану наполовину такой,
как она, моя жизнь пройдет не зря.
— Я так беспокоилась, — сказала она, взяв себя в руки. —
Куда ты уехала... в смысле, мне известно, что в Россию... но зачем?
— Я думала... — Я сглотнула, перед моим внутренним взором
снова возник Дмитрий с колом в груди. — Мне нужно было кое-что довести до
конца, и я думала, что должна сделать это самостоятельно.
Что касается последней части, сейчас я не так уж была в этом
уверена. Да, я выполнила задуманное целиком на свой страх и риск, но только
теперь поняла, сколько людей любят меня и не оставили бы в беде. Кто знает, как
все обернулось бы, если бы я попросила о помощи? Может, было бы гораздо легче.
— У меня тысячи вопросов, — сказала она.
Ее голос зазвучал жестче, и против воли я улыбнулась. Теперь
она снова стала той Джанин Хэзевей, которую я знала. И я любила ее такой. Ее
взгляд изучил мое лицо, переместился на шею и... замер.
«Может, Оксана исцелила не все мои синяки?» — В панике
подумала я.
Сердце чуть не остановилось при мысли о том, что моя мать
поймет, как низко я пала в Сибири.
Однако, протянув руку, она коснулась яркого кашемирового
шарфа, и на лице возникло выражение удивления и шока.
— Это... это шарф Ибрагима... фамильная ценность...
— Нет, он принадлежит одному гангстеру по имени Эйб...
