Нашла бездыханное тело домработница, пришедшая наутро убирать квартиру. Жена не была «опытной» самоубийцей, не готовила это заранее, потому и выбрала для себя самую жуткую форму смерти. Верёвка была короткой и толстой, петля не сломала ей шею, как случилось бы в случае длинной верёвки и достаточной высоты, а медленно, очень медленно сдавила горло.
Он не хотел ехать на опознание тела. Коллега из уголовного отдела, с которым он когда-то вместе работал, согласился, что это, конечно, нарушение, но если он подпишет протокол опознания, то можно обойтись и простой формальностью. Он подписал. А потом просыпался посреди ночи в холодном поту, ожидая, что дверь откроется, и войдёт она, с обрывком верёвки на чёрной шее, с распухшим лицом и языком, вытолкнутым из безобразно распахнутого рта давлением умирающей крови. Но вот глаза её будут не чёрные, вылезшие из глазниц, как положено удавленнице, а чистые, прозрачные, цвета василька на пшеничном поле. Живые глаза. Почему ты не пришёл тогда? — будет в этих глазах немой вопрос, ведь я ещё была жива, меня похоронили живой... Тебе было некогда, скажет она. Ты в это время мыл руки над жестяной раковиной, такой же, как в кабинете хирурга, тщательно намыливал их куском детского мыла, ведь у тебя такая нежная кожа, она становиться сухой и ломкой от обычного мыла... А потом под струёй горячей воды смывал кровавую пену. Хватит, замолчи, закричит он, и, выхватив из-под подушки именной «Берг», станет стрелять.
На этом усталость обычно обрывала видение, но утром страх возвращался, с новой силой накатывала безысходность. И он брался за работу, с какой-то страстной одержимостью раскрывая заговоры и ловя шпионов. Страх на время отступал, но только до той поры, когда он, забывшись, автоматически подходил к раковине и брался за мыло. А потом... Он боялся засыпать, ведь именно после сна приходили видения.
Раковина была белой, эмалированной, совсем не похожей на хирургическую. А вот мыло действительно было детским, его приносил сосед из кабинета напротив, у которого была чувствительная кожа. Его же кожу трудно было проколоть булавкой, да и с прививками обычно выходили мучения — гнулись иголки шприцев. Но видение и реальность накладывались друг на друга, сплетаясь в единую, чудовищную именно своей осязаемостью, картину: кровавая пена, клочьями падающая на жестяную поверхность; раковина, блестящая шлифованным металлом; сухая, шелушащаяся кожа рук...
Он стоял, курил и смотрел в окно. Во двор въехала очередная машина — обычный «чёрный ворон», двухосный фургон на базе трехтонных грузовиков, выпускавшихся для армейских и сельских нужд. Сделала широкий круг по двору, объезжая стоящие машины, притормозила рядом с ними. Ему почудилось, что машина пуста — бывало и такое, но очень редко. Он затушил недокуренный, сантиметра в три, окурок, смял его пальцами, чтобы потом снова не соблазниться, и поправил ремень.
Кажется, ЭТО ИМЕННО ТО, ЧЕГО ОН ЖДАЛ.
Боясь обмануться, он вцепился взглядом в подъехавший «ворон». Дверь кабины с правой стороны — с его стороны — распахнулась. Появилась сначала нога в грязном сапоге, затем...
НЕТ. Не то.
Офицер в чёрном дождевике соскочил на землю, присел, затем встал, восстанавливая кровообращение. На окраину мотались? Скорее всего. Офицер снова открыл дверцу машины, достал фуражку с малиновым околышем. Потом развернулся и пошёл ко входу в здание.
Ты не можешь быть пустой, прошептал он, НЕ МОЖЕШЬ.
С другой стороны фургона появился водитель. Он открыл двери в торце машины, посторонился, пропуская человека в форме (сам он был в гражданской одежде) и с автоматом в руках. Тот встал на землю и махнул кому-то внутри рукой.
СЕЙЧАС, подумал он.
Вылез ещё один «малиновый», тоже с автоматом, потянулся и зевнул. Следом за ним встал на землю человек среднего роста, обычной внешности — даже если бы они и были, эти особенности, рассмотреть их с такого расстояния было трудно. Волосы у него были тёмные, лицо белое, рукава свитера подвёрнуты.
ЭТО ОН.
Кто? Ответ пришёл изнутри, словно кто-то телепатически передал ему знание:
ОН — ТВОЁ ПРОЩЕНИЕ
почему — он?
ОН — ТВОЁ ПРОЩЕНИЕ
но как? отчего? что значат эти слова?
НЕ ИЩИ ДВОЙНОЙ СМЫСЛ
НЕ ИГРАЙ СЛОВАМИ
ОН — ТВОЁ ПРОЩЕНИЕ
он, что — Бог?
НЕ ИЩИ ДВОЙНОЙ СМЫСЛ
ОН — ТВОЁ ПРОЩЕНИЕ
мессия? колдун?
ТЫ БЕСПОЛЕЗЕН
ТЫ ПЫТАЕШЬСЯ ПОНЯТЬ
НЕ ПЫТАЙСЯ
ТЫ ДОЛЖЕН ВЕРИТЬ
бог существует?
ЕСЛИ БОГ СУЩЕСТВУЕТ,
ОН НЕ НУЖДАЕТСЯ В ТВОЁМ ПОНИМАНИИ
ОН НЕ НУЖДАЕТСЯ В ТВОЕЙ ВЕРЕ
я нуждаюсь в понимании!
ТЫ НУЖДАЕШЬСЯ В ВЕРЕ
как же тогда? но если я нужен богу...
БОГУ НЕ НУЖЕН НИКТО
но как же человек на улице? я нужен ему?
ДА
кто же он тогда?
ОН — ТВОЁ ПРОЩЕНИЕ
что же делать?
ТЕБЕ РЕШАТЬ
ПОМНИ:
БОГУ НЕ НУЖЕН НИКТО
ТЫ НУЖДАЕШЬСЯ В ВЕРЕ
ТЫ НУЖДАЕШЬСЯ В ПРОЩЕНИИ
* * *
Человек сидел перед ним на стуле и без всякого страха смотрел на следователя. Глаза у него были серые, с едва заметной желтизной, один чуть больше другого. Что придавало ему лукавый вид.
— Ваше имя. — негромко сказал Следователь.
— А вы разве не помните?
— Я, кажется, задал вопрос.
— Рослав Кнежинский...
...добрый человек...
—...Кнежинский, господин следователь. Корабельный инженер.
Следователь неторопливо поднялся, перегнулся через стол, с экономного размаха залепил пощечину. Инженер охнул, глаза стали потерянные... На щеке медленно проступила краснота.
— Отвечать на поставленный вопрос, — гримаса боли на лице допрашиваемого не доставило следователю никакого удовольствия. Он давно привык по мере необходимости прибегать к жёстким методам убеждения, но любви к ним не испытывал. Дознание стало рутиной, не имеющей ничего общего с игрой ума. Только тупая сила, способная перемолоть тысячи, не заботясь о последствиях.
Инженер молчал.
— Я спрашиваю — вам понятно?
— Да.
— Что — да?
— Я понял. Не надо больше меня бить.
* * *
— Между прочим, это — допрос, — сказал Следователь, — а не дискуссионный клуб. Держите свое мнение при себе.
— Между прочим, — улыбнулся Кнежинский, — вы должны найти ко мне подход. А разве разговор по душам — не лучший метод?
