Или же она снова искривляет пространство и позволяет ему поднять подбородок (хотя он и погрузился на много ярдов), пробить лицом поверхность воды и вдохнуть полной грудью.
Человек двигается в воде, не шевеля при этом ни одним пальцем — шевелится лишь некогда живой плавник статуэтки, и кажется, что именно это и приводит в движение человека. Он петляет вокруг пяти гигантских цепей, погружаясь все ниже, пока темнота, холод и тишина не нагоняют на него (при всем его могуществе) страха и он не поднимается, чтобы и дальше бродить по потайным коридорам города.
Для него открыты все кварталы. Он легко и без колебаний заходит на все флагманские корабли, кроме одного. Он наведывается на «Гранд-Ост», на «Териантроп» в Шаддлере, на «Божка соли» в Ты-и-твой и на все другие, кроме «Юрока».
Он боится Бруколака. Даже получив заряд энергии от поцелуя статуэтки, он не рискует оказаться лицом к лицу с вампиром. Он не должен трогать лунокораблъ — он дал себе это обещание и выполняет его.
Человек совершает и другие действия, которым научила его статуэтка, пока он лизал ее рот. Он может не только перемещаться в пространстве и проникать в закрытые помещения.
То, что говорится о Заколдованном квартале, — правда: он и в самом деле обитаем. Но существа, поселившиеся на этих старых кораблях, видят, что делает этот человек, и не трогают его.
Статуэтка защищает его. Он чувствует себя ее любовником. Она хранит его от беды.
ГЛАВА 34
Со времени своего похищения «Сорго» в течение многих недель вело бурение, и в хранилищах Саргановых вод скопились большие запасы нефти и горного молока. Но Армада была голодна и поглощала топливо с такой же жадностью, что и Нью-Кробюзон.
До того как Саргановы воды обзавелись «Сорго», суда Армады обходились теми ресурсами, которые удавалось похитить. Теперь, с увеличением запасов, потребности возросли. Нефть у Саргановых вод брали даже корабли Сухой осени и Баска.
Горное молоко было гораздо дороже и встречалось гораздо реже. В охраняемых кладовых «Гранд-Оста» стояли ряды емкостей с этой тяжелой жидкостью. Помещения эти были защищены и заземлены с помощью точно рассчитанных геомагических процессов, исключающих опасные эманации. Двигатель, посылающий импульсы наслаждения в мозг аванка, работал на горном молоке, и маги и техники, обслуживавшие его, внимательно следили за запасами топлива. Они в точности знали, сколько горного молока им требуется.
Флорин, Шекель и Анжевина, присмотревшись к воздуху вокруг холодной вышки «Сорго», пришли к выводу, что выбросов оттуда нет.
Они сидели под натянутым на шесты брезентом в пивной палатке на «Добере». Более солидных сооружений «Добер» не выдерживал, поскольку представлял собой тело голубого кита. Кита выпотрошили, верхнюю часть его удалили, а нижнюю сохранили с помощью давно забытой технологии. Половина кита в итоге стала довольно жесткой, хотя пол и вызывал тревогу своим явно органическим видом: под ногами сверкали остекленевшие остатки кровеносных сосудов и внутренних органов.
Флорин и Шекель частенько наведывались сюда — им нравилась эта пивная палатка. Они сидели лицом к затвердевшему хвостовому плавнику, который торчал над водой, словно кит был готов поднять фонтан брызг и уплыть прочь. «Сорго» находилось прямо в их поле зрения — между заостренных концов китового хвоста. Огромное уродливое сооружение бесшумно покачивалось на волнах.
Анжевина сидела молча, а Шекель был внимателен — смотрел, чтобы ее кружка не пустовала, что-то тихонько шептал ей на ухо. Она все еще не пришла в себя. После убытия Тинтиннабулума жизнь Анжевины переменилась, и Анжевина все никак не могла приспособиться к новым обстоятельствам.
(Флорин не сомневался — со временем все у нее наладится. Боги знают, он не винит ее за несколько дней, проведенных в растерянности. Он только надеялся, что на Шекеля это никак не подействует. Он был рад, что парень и ему уделяет толику своего времени.)
«Что мне делать?» — думала Анжевина. Она собиралась дождаться и увидеть то, о чем ей говорил Тиннабол… но она, конечно же, помнила, что его больше нет в городе. Дело было не в том, что ей не хватало его. Он был с нею вежлив и предупредителен, но без всякой задушевности. Он был ее боссом, отдавал приказы, которые она выполняла.
Но даже и это было преувеличением. На самом деле он не был боссом Анжевины. Ее боссом были Саргановы воды — Любовники. Жалованье ей платили власти Саргоновых новых вод, нанявшие ее, когда она оказалась в Армаде, на работу и приставившие к этому странному, сильному, седому как лунь охотнику. Спасшись с корабля, увозившего ее в рабство из города, в котором ее лишили прав, подвергнув переделке, Анжевина рассматривала эту работу как свою первейшую обязанность. Она вообще была поражена, когда ей пообещали платить, как любому другому гражданину Армады. Именно этим и была куплена ее преданность.
А когда Тинтиннабулума не стало, она не знала, что ей делать дальше.
Она гордилась своей работой и теперь сильно переживала: ведь ей дали понять, что все, сделанное ею, не имеет никакого значения, поскольку она была обычной наемной рабочей силой. Восемь лет ее трудов уплыли вместе с Тинтиннабулумом и его командой.
«Это была обычная работа, — убеждала себя Анжевина. — Работы меняются. Время идти дальше».
— Куда мы идем? — спросила Беллис Утера Доула.
Наконец она сдалась и спросила это.
Как она и предполагала, он ей не ответил. Услышав вопрос, он поднял взгляд, а потом, не сказав ни слова, снова опустил глаза.
Они были в Крум-парке среди вечерней темноты, разбавленной красками и запахами распустившихся бутонов. Где-то неподалеку подпорченный родственным спариванием соловей пел свою невзыскательную песню.
Беллис хотелось сказать: «Мне нужно это знать, Доул. За меня цепляются призраки, и мне нужно знать, сможет ли ветер там, куда мы направляемся, унести их прочь. Я хочу знать, как, скорее всего, сложится моя жизнь. Куда мы направляемся?»
Ничего этого она не сказала. Они просто молча шли дальше.
Грубоватая тропинка, скорее протоптанная, чем запланированная дизайнером, была залита лунным светом. Она петляла по уходившему вверх склону, который порос кустарником и возвышавшимися над ним деревьями. Там и сям горбились остатки корабельной архитектуры — перила и лестницы, очертания которых были видны под поверхностью сада, вызывая мысль об оптической иллюзии.
Они поднялись по склону на плато, когда-то бывшее полуютом, и встали в тени под кронами деревьев. Оттуда открывался вид на корабли Дворняжника, традиционно освещенные зелено-белыми фонарями. Парк под ними медленно двигался вместе с городом.
— Куда мы идем? — повторила Беллис, и опять последовала долгая пауза, в которой были слышны только звуки воды, плещущейся о борта города. — Когда-то, — неуверенно продолжила она, — вы мне рассказывали о вашей жизни в Великом Кромлехе. Вы сказали, что уехали оттуда. А что потом? Куда вы направились? Чем занимались?
