После всех этих событий, наконец, состоялись похороны Ксуфа. Далла не присутствовала на них. Зимранский обычай допускал присутствие женщин на погребальных обрядах, но это, как правило, относилось к родственницам и свойственницам. Вдовам предпочтительнее было соблюдать глубокий траур и не покидать дома. Далла подчинилась этому обычаю, уполномочив представлять семью юного Бихри, благополучно вернувшегося вместе с Криосом. Тело Ксуфа было предано огню на Погребальном поле, а прах перенесен в гробницу.
Те, кто видел царя на смертном костре, рассказывали, что труп царя страшно раздулся и почернел, но, учитывая, сколько он пролежал в погребе, никто этому не удивился. Святейший Анаксарет прочел положенные молитвы и совершил возлияние вином, а Криос поджег костер. Но никаких боев, а тем более – до смерти, как приличествовало царским похоронам, в тот день не было, и людей, пришедших проводить Ксуфа в последний путь, собралось довольно мало. Если бы Ксуф видел собственное погребение, он был бы страшно разочарован.
Далла слушала рассказы слуг о похоронах, рассказ Бихри, рассказ Рамессу, и сердце ее радовалось. Регем и Катан были отомщены.
Но в глубине души она не обманывала себя. Месть не была ее целью. Все, что она сделала, было ради спасения собственной жизни.
После тризны, на которой Далла также не присутствовала, она вновь встретилась с Криосом и Рамессу. Свидание было деловое. Далла знала, что ей придется платить за поддержку, и согласна была отдать то, с чем все равно не в силах справиться. По счастью боги послали ей таких сообщников, которые не хотели от нее ничего другого. Рамессу получил звание казначея. Фактически после смерти Ксуфа он уже исполнял эту должность, однако после казни Икеша она считалась вакантной. Теперь Рамессу имел доступ к казне на законных основаниях. Криос получил власть над всеми воинами Зимрана, включая гарнизон царской цитадели и отряды городской стражи. Взамен Далла оговорила для себя право иметь личную охрану.
– Я хочу, – сказала она, – чтоб ее возглавлял Бихри.
– Не слишком ли он молод для этой должности? – нахмурился Криос.
– Я не могу назначить никого другого, не подавая повод к злословью. Вдова не должна поручать охранять себя постороннему человеку, а Бихри – мой единственный, кроме сына, родич в Зимране.
– Вдобавок, молодость – недостаток, от которого быстро избавляешься, – заметил Рамессу.
На том и порешили. Бихри был счастлив и горд своим назначением и поклялся, что будет охранять царицу и ее сына пуще собственной жизни.
Далла могла радоваться. Она, такая слабая, победила всех своих врагов. Царство, как было предсказано, принадлежало ей, а она сама не принадлежала никому. Мелита, несмотря ни на что, помнила о своей любимице.
Далла хотела веселиться, хотела ликовать, но это чувство не приходило. За последние годы она разучилась радоваться, а может, и не умела никогда. Она не сетовала. Достаточно было и облегчения. Однако о богине Далла не забыла. Как только кончился срок траура, Далла посетила храм. Был весенний праздник Мелиты, женщины и девушки шли одарять богиню цветами, и Далла возглавила процессию, обставив выход с небывалой доселе пышностью. Рамессу закупил для нее лучшие цветы, какие можно было доставить в жаркий Зимран – нарциссы, анемоны, гиацинты, ирисы, и особенно любимые богиней фиалки. Все это рабыни Даллы несли в корзинах и гирляндах. Сама же царица принесла в дар богине прекраснейшие розы, желтые, как золото, и красные, как кровь. Народ, соскучившийся по лицезрению властителей – ибо Криос, которого в городе видели часто, царем все же не являлся, а настоящий царь был слишком мал – приветствовал Даллу с воодушевлением. Жрицы пели, благовония плыли к потолочным балкам храма, охапки цветов сыпались к каменным ногам Мелиты. Далла была почти счастлива. И только лицо Фратагуны, мелькающее среди цветов и облаков фимиама, отравляло это ощущение, оживляло отступившие страхи. Что она знает? И что готова предпринять? За исключением формальных речей, относящихся к богослужению, они не обменялись ни словом, и сдержанность жрицы казалась Далле подозрительной. Прежде она собиралась сделать храму какой-нибудь щедрый подарок, но теперь решила, что это будет расценено как подкуп, даже заискивание. Царице такое не пристало. Нет, Далла не собиралась обижать богиню. Но она одарит не столичное святилище, а храм родного Маона. Она и сама посетит этот храм, чтобы поклониться Мелите в облике милом и прекрасном, а не этому мрачному идолу.
Однако Далла пока что отложила поездку в Маон на неопределенное время. Она хотела отдыха, отдыха, который заслужила годами мучений. Ничего более. Криос и Рамессу займутся делами, Бероя – Пигретом. И, хвала Мелите, это теперь единственная задача, порученная Берое.
В последнее время Бероя сильно сдала. Напряжение, в котором они с Даллой жили в предыдущие годы, сказалось на ней больше, чем на воспитаннице. Ничего не поделаешь – старость нельзя обманывать до бесконечности. Она погрузнела, походка стала тяжелой и шаркающей, и голова ее постоянно тряслась. Но Далле, с младенческих лет привыкшей, что нянька сильнее всех на свете, и ничто не может этой силы поколебать, представлялось, что Бероя лишь утомилась, прихворнула, а через какое-то время отойдет и снова станет прежней. Бероя всячески поддерживала в ней эту уверенность.
Теперь они не так много времени проводили вместе, как прежде. Нянька неотлучно находилась при Пигрете, поскольку здоровье мальчика оставалась хрупким. Он стал не столь плаксив, как в первый год, но все равно был вял, часто болел, и требовал внимания. И Бероя лелеяла его, чтобы дать любимой питомице возможность отдохнуть.
Далла отдыхала. Но выражалось это не как в маонские годы – в возлежании на подушках и неторопливых прогулках по саду (которого здесь и не было). Развившаяся в ней любовь к роскоши получила достойный выход. Она устраивала пиры и приемы для знатных дам, и зимранские аристократки, пренебрегавшие затравленной женой Ксуфа, не смели презреть приглашение правительницы. Она придумывала праздники, на которых ее красота могла предстать в полном блеске. И она с удовольствием принимала просителей и послов, зная, что ее советники сами сделают все, что надобно сделать.
На одном из этих приемов и произошло событие, всколыхнувшее устоявшуюся за год жизнь.
Ничто не предвещало этого, когда перед царицей предстал человек в одежде, показавшейся ей варварской, хотя и не лишенной живописности – длиннополом полосатом кафтане, перетянутом богато вышитым поясом, и высоком войлочном колпаке, поверх которого была намотана повязка из тонкой белой ткани. На одежду Далла в первую очередь и обратила внимание, а потом уже – на человека, в эту одежду облаченного. Он был уже немолод, но крепок, с пронзительными светлыми глазами и окладистой седой бородой. Отвесив царице низкий поклон, пришелец сообщил, что он купец, имя его Дипивара, и много лет он ведет торговлю между Паралатой и Ниром. Правда, обычно он торгует в южных городах, в Каафе, например, а в столицу его привело поручение особого свойства.
– Дело в том, высокородная и прекраснейшая госпожа, что направляясь в твое царство, я должен непременно пересечь Шамгари. И в этот раз, будучи в Шошане, я был задержан людьми царя Гидарна…
