Отвернувшись от окна, Далла обнаружила, что рядом стоит Бероя.
– Няня, что им нужно ночью у лошадей? Может, они ведьмы? – Далла вспомнила доходившие до ее ушей страшные истории о колдовстве и ворожбе, и вздрогнула.
Бероя хохотнула, и это полностью успокоило Даллу.
– У лошадей, как же! Они и в самом деле побежали на конюшню, только не к лошадям, а к конюху. Ложись, детка, нечего стоять босиком на полу.
Далла послушно направилась к постели, села и спросила:
– К конюху? Зачем?
– Зачем ночью женщина бежит к мужчине? Детка, ты что, впрямь ничего не замечала? Я думала, ты все знаешь и прощаешь по великодушию своему. А так – не будем и говорить об этом.
– Нет уж, говори. Все равно спать невозможно. Хоть какое-то развлечение.
Бероя села рядом с ней.
– Ты же знаешь, дочка, что все дворцовые невольницы считаются женщинами царя. А у нас это все равно, что ничьи. Они и оказались без мужчины. Вот и повадились к этому Онеату – когда господин в отъезде, а госпожа, то есть ты, – их отпускает.
Далла нахмурилась, скорее недоверчиво, чем гневно.
– Да ведь их же трое, а он один.
– А ему все равно – трое, пятеро… Онеат не зря всю жизнь при жеребцах, он и сам такой же. Эти девки, поверишь, ставки делают, сколько за ночь он их отсношает, и как. Развлекаются…
– Так он же урод! – возмущенно произнесла Далла. Бероя ничего не возразила, и царица обеспокоено спросила: – И что, все мои рабыни перебывали у него?
– Не все, но многие. А главная заводила у них – Хубуб. – Нянька усмехнулась. – Вот уж подлинно – покорная дебенская женщина! Свет еще не видел такой развратницы! Она бы, конечно, везде мужчину себе нашла, хоть посреди пустыни, но других и впрямь надо ублажать, а этот – всегда в готовности.
– А как же Рамессу? – Управитель, помимо прочего, отвечал еще и за добродетель женской половины, и у Даллы никогда не создавалось впечатления, будто он склонен делать поблажки.
– Рамессу? – Бероя вздохнула. – Мне он, детка, конечно не докладывает, но думаю, что ему все известно. Однако он молчит о проделках дворцовых женщин, чтобы потом использовать их для своих надобностей.
– Какие надобности у него в женщинах? Он евнух!
– Детка, власть – она посильнее похоти и прежде нее родилась. Если он застращает этих девок, что выдаст их господину, они все для него сделают. Будут следить за кем угодно, наушничать, вынюхивать и подслушивать.
– Но их может выдать и Онеат.
– Этот – вряд ли. Онеат только лошадей хорошо различает, женщины ему все на одно лицо. Да что я говорю? Он и лица не видит, а видит то, что промеж ног. Прости меня, Мелита! Не пристало мне на старости лет вести такие разговоры, а тебе, по правде, не пристало их слушать.
Далла вытянулась на постели. Но внезапно следующее соображение заставило ее повернуться к няньке.
– Бероя! А как же они не боятся забеременеть?
– Они боятся. А бывает, что это с ними и случается.
– Но ни одна из них не рожала!
– Есть много снадобий, чтобы избежать зачатия. И не меньше – чтобы скинуть плод. Они известны всем жрицам и некоторым простым женщинам.
– Где же им взять во дворце такие снадобья?
Помедлив, Бероя ответила:
– Я делаю их. – Она с гордостью улыбнулась. – Так что не бойся, деточка. Рабыни зависят от меня гораздо больше, чем от Рамессу. И пусть голомордый мнит о себе все, что угодно, они делают то, что приказываю я, а не он!
Далла уже не слушала ее. Новая мысль завладела ее сознанием. Если есть снадобья, мешающие зачатию, должны быть и такие, благодаря которым можно забеременеть. И Далла догадывалась, где их следует искать.
Она решила не откладывать дела, и на следующий день заявила, что собирается помолиться в храме Мелиты. Сопровождать ее должен был Рамессу самолично – этим повелением она пресекала возможные подозрения с его стороны. Пусть едет с ней. Она не собирается делать ничего дурного.
Рамессу распорядился, и в золоченных носилках, тех самых, что были памятны Далле по свадебной церемонии, их под охраной пронесли по раскаленным от жары улицам Зимрана. Из-за этой жары прохожих на улицах было немного, и, хотя жители столицы были охочи до всяческих зрелищ, желающих поглазеть на носилки царицы собралось не достаточно, чтобы замедлить продвижение.
В отличие от Рамессу, сохранявшего привычную невозмутимость, Фратагуна не скрыла удивления. Далла не была редкой гостьей в храме, но появлялась там в урочные дни праздников и жертвоприношений. Царица вручила верховной жрице дары, о которых позаботился Рамессу – золотые запястья с бирюзой, и пару белых голубок – эти птицы почитались, как спутницы богини. Женщины направились к кумиру Мелиты, и пока Далла молилась, Фратагуна воскурила благовония и окропила дары вином, смешанным с медом.
Младшие жрицы за занавесями пели хором хвалу Мелите. Голосов в этом хоре было немного, так как царица прибыла не в час богослужения – и сделала это намеренно. Закончив молиться, она вполголоса сказала Фратагуне, что хочет переговорить с ней наедине. Жрица кивнула.
Далла предполагала, что они направятся во внутренние покои храма, но жрица провела ее на открытую террасу, возвышавшуюся на двором. Это устраивало Даллу. Рамессу мог ее видеть, но был не в состоянии услышать.
Она, не мешкая, изложила Фратагуне свое дело. Красивое лицо жрицы стало грустным.
– Я все время боялась, что ты придешь ко мне с этой просьбой. И вот – мои опасения сбылись.
– Почему ты боялась?
– Гипероха обращалась ко мне с этой просьбой.
– И что же?
Фратагуна прямо взглянула ей в лицо.
– Если б я могла ей помочь, ты, возможно, не была бы сейчас царицей Зимрана.
– Вот как… – пробормотала Далла. Кровь стучала в ее висках. Смутно вспомнилось: " … это знают все жрицы…" Все жрицы. Все!
Она услышала чей-то голос, и с трудом узнала в нем свой собственный. Он стал высоким, ломким и сиплым.
– Ты не хочешь помочь мне…
– Не могу.
– Не хочешь! Тебе противно, что я царица, ты сама призналась. Вы все в Зимране ненавидите меня, я для вас чужая… как будто я хотела покидать Маон… но вы ищете моей смерти!
– Ты ошибаешься. И если дело зашло так далеко, средство от твоей беды найти можно. Но я не в силах его тебе дать.
Всем известно, что священнослужители любят играть словами, задавать загадки и говорить двусмысленности. Знала это и Далла. Но сейчас загадки и намеки жрицы выводили ее из себя:
– Не лукавь со мной! Я поняла – из-за того, что для тебя материнство стало несчастьем и бременем, ты хочешь лишить детей других женщин!
