Ахса не вызвала у нее ни страсти, ни даже интереса. Только жалость. Девушку надо было утешить, а с мужчинами после пережитого у хатральцев, она утешаться не хотела. И Дарда позволила ей сделать все, чтобы она сумела забыться. И не могла сказать, что это было ей неприятно. Дарда была вовсе не так холодна и бесчувственна, как привыкла считать.
Ахса пробыла с ней до конца рейда, а потом ушла. И Дарда не разузнавала об ее судьбе. Кааф – не тот город, где красивая девушка умрет с голоду. Но все же помнила Ахсу, потому что она была первой. Однако вслед за ней были и другие.
Слух об извращенных пристрастиях Паучихи – а он потянулся по городу немедленно – был воспринят в Каафе с полным удовлетворением. В человеческом представлении безобразие неразрывно связано с порочностью, а поскольку в Каафе к таким вещам относились терпимо, это было воспринято, как восстановление гармонии. И Дарда подчинилась общему мнению. Не то, чтоб она предавалась буйному разврату, но иногда в ее шатре возникали новые девицы – не дольше, чем на одну ночь. Одни в самом деле не любили мужчин, другие жаждали развлечений, однако родители требовали от них, чтоб до замужества хранили девственность. Иные приходили к Дарде за тем, за чем пришли бы к мужчине – за покровительством. И готовы были платить за него единственно известную им цену.
Все они приходили добровольно, но не все решались на это сами.
Лаши знал о Дарде больше, чем кто либо, за исключением матери Теменун. И ума у него хватало, дабы видеть то, чего другие не замечали. Пустота, зиявшая в жизни Паучихи, сильно ему не нравилась. Он считал, что ни к чему хорошему это привести не может. Так недалеко и до того, чтобы рехнуться. Порой Лаши укорял себя за то, что ему не хватает решимости самому стать ее любовником. Но должен же быть какой-то выход!
Когда выход нашелся сам, Лаши вздохнул с облегчением. Связи Паучихи с женщинами устраивали его во многих отношениях. Она не могла забеременеть, что было бы при нынешних обстоятельствах совершенно ни к чему. А если она сможет развлекаться, то сохранит здравый рассудок, и от этого всем окружающим будет одна польза. Так пусть она развлекается… А если какие-то дуры не понимали, что им делать, Лаши разъяснял. В крайнем случае мог и собственной девицей поделиться – он не был ревнив, а к своим случайным подругам привязывался не больше, чем Дарда к своим. Неизвестно, правда, повел ли он себя так же, будь на месте Дарды мужчина. Но в любом случае он считал себя ответственным за Паучиху и делал все от него зависящее, чтобы она пребывала в спокойствии.
Лаши был бы оскорблен до глубины души, если бы кто-то назвал его благородные усилия сводничеством.
На рассвете они простились с купцами и покинули долину Зерах. В том направлении, куда они ехали, им еще пять дней не должны были попадаться селения – только кочевые стоянки у редких колодцев. Дальше начинались предгорья, большей частью такие же малопригодные для жизни. Но там было одно селение, расположенное вблизи источника. Деревьев там не было, но рос кустарник, и даже земля родила, и жители возделывали ее, а выше, на склонах пасли своих коз. Называлось это селение Бет-Ардон.
В Бет-Ардон они опоздали всего на день. Может, и меньше. Селение было захвачено хатральцами, которые явно не собирались уходить до утра.
Обговорили, что делать. Проще всего было бы напасть ночью, как поступили бы – и поступали – те же хатральцы. Но под покровом темноты враги могли бы скрыться в пустыне. А задачей пограничной стражи было не прогонять захватчиков, а уничтожать их.
Потому Сови предлагал дождаться, когда хатральцы выйдут из селения. Они будут на виду, отягощены добычей, и перебить всех не составит труда. Дарда не согласилась. Вполне могло быть, что хатральцы перед уходом вырежут мужчин и стариков (сейчас они, как сообщил Бегун, были еще живы). Кроме того, бывало, что налетчики, не имея возможности уйти от погони, расправлялись с теми, кого угоняли на продажу.
Решено было напасть на рассвете, предварительно окружив селение. Часть людей Паучихи должны были занять позицию на горе. Сомневаться в том, что они сумеют это сделать, не приходилось. Не все в отряде были прирожденными горожанами, иные в детстве пасли овец и коз, и привыкли карабкаться по горным тропам, как сама Паучиха. Возглавил их, однако, Тамрук. Он-то как раз и был горожанином, и всегда, если предоставлялась возможность, предпочитал сражаться пешим. При его силе так бывало и эффективнее.
Они ворвались в селение в бледный предутренний час, когда сон особенно крепок, нередко тяжел и полон кошмаров. Для кого-то они и были воплощенным кошмаром, а для кого-то – дивной мечтой. Хатральцы не любили ночевать в домах, которые представлялись им ловушками. Но на открытом пространстве их было удобнее перестрелять. При том атака на Бет-Ардон не была столь удачна, как недавнее столкновение с людьми из Фейята. Из-за того, что селение было расположено террасами, его не получилось окружить плотно, и кое-кому из хатральцев удалось прорваться сквозь кольцо стрелков. Другие все же пытались укрыться в домах, взяв в заложники хозяев. Особой пользы это им не принесло – Тамрук и его команда вваливались туда, высаживая двери или прямо сквозь ветхие плоские крыши. Дверь одной из халуп, стоявшей у обрыва, почему-то была закрыта снаружи, да еще приперта обломками жернова. Разгорячившийся Тамрук, не помышляя о том, зачем воздвигнута преграда, подхватил этот жернов и ахнул им об дверь. Удар был так силен, что ветхая хижина осела набок, а вместе с дверью осела часть глинобитной стены. Тамрук просунулся в проем, но вместо злобных хатральцев увидел какого-то старика, сидевшего на полу. Тамрук выругался, плюнул и полез назад. От местных жителей ждать помощи не приходится, в этом он давно убедился.
На окраинах Бет-Ардона еще шел бой. Людям Паучихи первоначально удалось отсечь хатральцев от коновязи, но потом некоторым особо удачливым налетчикам все же удалось вскочить на коней. И тут они могли бы считать, что спаслись. Ибо люди Каафа вряд ли сумели бы догнать их верхом. Но люди Каафа могли сделать то, чего никогда не сделал бы ни один из воинов пустыни, считая это подлым и недостойным. Не имея возможности попасть во всадников, они стреляли в лошадей.
Лаши следил, как уходит, ныряя среди песчаных гребней, один из хатральцев. Но конь его хромал – возможно, сам Лаши его и ранил. Дарда догоняла его на своем буром. Хатралец развернулся и спешился. Наверняка он лелеял надежду отбить лошадь. Для этого он преодолел бы отвращение к езде на меринах. Но прежде, чем он успел приблизиться, Дарда выпрыгнула из седла, высвобождаясь от плаща. Лаши знал это движение, много раз видел, как она его отрабатывала, и каждый раз это его восхищало – явление Паучихи во всей красе, невероятного существа, цепкого, ловкого и прыгучего.
Солнце стояло уже высоко, и Лаши прикрывал глаза козырьком ладони. Обе фигуры на фоне песка были светлые – хатралец в грязно-белом длинном плаще и Паучиха в выцветшей рубахе и штанах. Посох против меча. Так бывало часто, если поединок происходил один на один. Первоначально Дарда дарила противнику иллюзию силы. И после первого полученного удара тот терялся, приходя при том в ярость. Так было и сейчас. Во дворе Хаддада ничего подобного бы не случилось. Там бойцы часто дерутся на палках, они привычные. Но этот хатралец был не из тех, кто сражается во дворе Хаддада. Для него посох Дарды был не оружием, а палкой, которой бьют нерадивых рабов. И удар палкой, даже не очень болезненный, равнял его с рабами, ставил ниже пастухов и землепашцев, которых он так презирал. Бешенство застлало ему глаза кровавым туманом, мир вздыбился и восстал против него. Собственный плащ превратился в сеть, опутывающую руки и ноги, меч стал предателем и упорно рубил воздух. А ярость вкупе с растерянностью – плохие соратники.
