Дарда вышла на боевую площадку, отнюдь не настраиваясь на развлечение. Да, она умела драться. Но здесь, как уже говорилось, не знали о правилах. А именно в борьбе без правил мастер может получить смертельный удар от неумехи. Особенно если неумеха доведена до истерики, до отчаяния. Тем более, что драться придется с девушками, которые, безусловно, слабее мужчин, но ум их изощреннее, а талант к притворству заложен от природы. Ей вовсе не улыбалось, уходя с площадки, получить камнем или копьем в спину от вроде бы обессиленной противницы. А это означало – следует обездвижить и вывести из борьбы каждую противницу как можно быстрее и эффективнее.
На состязания в Каафе отводилось пять дней. У девушек они обычно продолжались дня три-четыре. В ту весну они закончились за два. И не уложились в один день, потому что это было бы неприлично. Это обстоятельство заставило горожан достаточно посудачить, пошутить, посмеяться, а то и возмутиться попранием привычного течения событий. Но главное ожидало их впереди, о чем они пока не подозревали. Третий и четвертый день прошли не то, чтобы хорошо, а как обычно. А на пятый разразился скандал.
Дарда, покончив с первым кругом состязаний, не тратила времени даром. Она искала себе противника. От правильности выбора зависело очень многое. Прежде всего – чтоб ее допустили до поединка. А затем – чтобы в случае победы не навлечь на себя ненависть публики. Ей помогало еще одно обстоятельство. Если девушки – участницы состязаний, все происходили из Каафа, то мужчины могли быть и пришлыми. И очень часто таковыми бывали. Как правило – погонщики и охранники караванов, прибывавших в Кааф. Но тот, кого облюбовала себе Дарда, нарочно пришел в Кааф на состязания. Или он так заявлял.
Его звали Алкамалак, и он был родом из Дебена, расположенного к юго-востоку от Нира. Принадлежал он, судя по одежде и манерам, не к кочевым племенам пустыни, часто тревожившим границы Нира, и доставлявшим немало беспокойства князю Иммеру, а к горожанам. Например, он брил бороду, а Дарда уже знала, что ни один кочевник не сделал бы этого и под страхом смерти, в городах же эта мода вполне прижилась. А вот оружие у него было именно то, что больше всего любили кочевники – меч с изогнутым клинком. Хотя Никкаль Каафа на фасаде храма и сжимала серповидный меч, в Нире традиционно отдавалось предпочтение прямому клинку. Такими были вооружены и большинство фехтовальщиков на состязаниях. И, выступая, против Алкамалака, они каждый раз бывали побеждены. Алкамалак изучил приемы владения и прямым мечом тоже. Дарда, наблюдая за ним, установила определенную закономерность. Более слабых противников он обычно выдерживал в круге подольше, изматывал, обессиливал, и, наконец, эффективно обезоруживал, выбивая у них из рук мечи. С теми же, кто представлял для него определенную опасность, он себе такого не позволял, но старался быстро выводить из строя, нанося удары по кистям и запястьям. Поскольку меч его, как и требовалось, был затуплен, причиненые им увечья ограничивались раздробленными пальцами и переломанными руками. Однако и этого было достаточно.
Подобную тактику Дарда могла понять. Она и сама недавно совершила недавно нечто похожее. Но она при этом никого не оскорбляла. Алкамалак же свои победы сопровождал издевательскими выпадами в адрес заносчивых жителей Каафа, разжиревших на перекрестках торговых путей, как пауки в паутине, и которых, как пауков, пора раздавить.
Зрители кипели от возмущения. От желающих наказать наглеца не было отбоя, и они уходили обратно, нянча разбитые руки, или уползали, хватая воздух пересохшим ртом, или их уносили со сломанными ребрами. Алкамалак хохотал и плевался.
На пятый день стало известно, что против него хочет драться Паучиха из Каафа.
Ей стоило определенных усилий решиться на этот шаг. И все же она решилась. Дарда не могла пожаловаться на свою нынешнюю жизнь. Ночная Никкаль была к ней достаточно милостива. Но, если Дарда собиралась выйти из тьмы на дневной свет, ей следовало заручиться покровительством дневного Хаддада.
Она не видела в том измены. Никкаль и Хаддад не были враждебны друг другу, более того, они были двуедины. Во дворе храма дрались в честь Хаддада, но разве не были празднества изначально посвящены Никкаль? Они длились пять дней, а пять – число, угодное богине.
Дарда вышла на свет в пятый день. И волосы свои, жесткие, густые, она, чтоб не мешали, заплела в пять коротких косиц.
Поначалу ее не хотели допускать к бою. Не было за всю историю Каафа такого случая, чтобы женщина принимала участие в мужских состязаниях, пусть она хоть десять, хоть двадцать раз безоговорочная победительница на своих состязаниях. Да еще такая.
Однако Алкамалак успел слишком всех разозлить. Никто, конечно, не ждал, что Паучиха сумеет победить его. Но как славно, как славно было бы проучить наглеца! Для настоящего воина позорно даже на миг уравнять его с женщиной. Так мы покажем ему, как мы его ценим! Он смеялся над пауками из Каафа – пусть получит Паучиху.
На это Дарда и рассчитывала – что ей разрешат участвовать хотя бы для того, чтоб опозорить Алкамалака. Вдобавок она уже достаточно долго прожила в Каафе, чтобы считаться своей. И даже если бы ее побили, она была вправе ждать определенного сочувствия – пожертвовав собой, она достаточно сделала для осмеяния врага.
Только Дарда быть битой не собиралась, о чем благоразумно умалчивала.
Все равно, вопрос разрешался не так просто. Жители Каафа, жадные до всякого рода азартных игр, на состязаниях в честь Хаддада и Никкаль были лишены права делать ставки. Почему-то считалось, что это оскорбляет богов, низводит священную игру до уровня каких-нибудь петушиных боев. По этой причине князь Иммер, человек до мозга костей практичный, состязаниями бойцов не слишком интересовался, и даже посещал их редко. Благо право судить здесь было не за светской властью, а за храмовой. Нынешний жрец Хаддада, преподобный Нахшеон, был весьма осторожен в своих решениях. С одной стороны, он был даже рад, что мудрый закон избавляет храмовую казну от всяких случайностей. С другой – он бы предпочел свалить ответственность на кого-нибудь другого, на Иммера, например. Но князя в те дни не было в городе. Тяжко поразмыслив, Нахшеон прибег к совету сестры своей по служению, жрицы Никкаль. Мать Теменун высказалась в том смысле, что ответ вполне может быть положительным. Боги любят веселье, почему бы не повеселить их?
На самом деле она уже догадалась, что хочет совершить Дарда. Но не знала, как. И хотела посмотреть. Эта женщина, такая холодная, такая сдержанная, такая невозмутимая, была, возможно, азартней всех, кто орал и бесновался во дворе храма Хаддада.
Неизвестно, какой закон запрещал обеспечить зрителям в этом дворе пристойные места, но удобно здесь было только судьям и почетным гостям, сидевших на скамьях на специально устроенном помосте. Остальные напирали на дощатую перегородку, ограничивающую пространство для боя. А чтобы посторонние не перевалили за нее (попытки были), на то существовала храмовая стража. В последние два дня стражникам приходилось лупцевать негодующих сограждан, рвущихся проучить Алкамалака. И делали это служители законности и порядка против собственной воли и совести. Но сегодня стражники чувствовали себя отомщенными. Будь что будет, а сегодня мы похохочем вволю! Впервые двор Хаддада видел подобное зрелище, и впервые Дарда показалась во всей красе такому множеству людей. Пять косиц, короткими рожками торчавшие на ее голове, придавали ей нарочито шутовской вид. Никогда она больше на напоминала Паучиху. Короткое, высоко подпоясанное платье подчеркивало непропорциональность ее сложения. И этот посох! В Каафе многие начинали учиться фехтовать, работая на палках, но использовать палку, тем более пастушеский посох против меча, пусть даже затупленного, – такое никому не пришло бы в голову.
