Все трое склонились до земли и вышли. Серебряный кубок остался стоять на шкуре.
— Что там с охраной? — поинтересовался Странник.
— Почти что удвоили. Места незнакомые, старик боится нападения. Как ты полагаешь, сколько дней будем добираться до перевала?
— Не меньше десяти. Народу много. Ущелья узкие.
— Эх, святая Богородица! Да после еще чуть не месяц, да по лесам… хоть бы к зиме в столицу попасть! — с этим пожеланием он свернул в сторону.
— А певца-то уже нет, — сказал Странник.
— Какого певца?
— Тут у костра сидел. И все уже разбрелись или спят. Так и не довелось послушать.
— У другого костра сидит.
— Вряд ли. Целую ночь глотку драть несподручно. И бог с ним, с певцом.
— Ты вовремя появился сегодня. Король смягчился, беседуя с тобой.
— Его величество не ладит со своим сыном?
— Хорошо, что ты говоришь это мне!
— Другому не сказал бы.
— Если уж на то пошло, король находит слишком сильным влияние церковной партии.
— А тот?
— Принц, в свою очередь, считает, что надо заранее заручиться поддержкой матери-церкви, коли война, которую мы ведем, отчасти направлена против ее служителей.
— Мать — это, в данном случае, епископ Эйлертский?
— А теперь мне жалко, что король тебя не слышит. Он бы оценил.
— Да, он ведь тебе что-то велел, а я стою и задерживаю тебя. Прощай.
— Доброй ночи.
Как ни желали Страннику в этот вечер доброй ночи, пожеланиям не суждено было сбыться. Не успел он сделать нескольких шагов, как услышал похрустывание камней под ногами. Обернувшись, он оказался лицом к лицу с Даниелем.
— Адри…
— Сказано тебе — Странник я!
— Зачем ты здесь?
— Это ты меня уже спрашивал.
— А правда, что письмо Лотара тобой доставлено?
— Правда. Так что мог и поблагодарить, как король советовал. А теперь говори, что тебе надо, и проваливай.
— Куда ты идешь?
— Не твое дело.
— Не надо было тебе быть здесь. Не надо.
— Смотри-ка, он опять знает лучше меня, что мне надо делать, а что нет! — сказала она с тем большей злобой, что была согласна с его последними словами.
— Ведь я же о тебе думаю, Адри, о твоей безопасности… я же тебя люблю и только поэтому…
— Тише! Если услышит кто? Ты смерти моей хочешь?
— Нет. Этого я не хочу. Но это противно всему. Одумайся. Ты ведь не такая… Вспомни моего отца…
— Святой Христофор! Верно сказано — лучше драться с семью разбойниками, чем разговаривать с одним дураком! Хватит жевать жвачку. Твой отец был замечательный человек, но если тебе когда-нибудь надоест жить, ты сделай только одно — попробуй рассказать, что ты обо мне знаешь.
— Опять ты не так поняла! Я вовсе не хочу тебя выдавать.
— Однако к этому все и идет.
— Разве постоянная ложь не опротивела тебе? От этого устает каждый… а со мной ты сможешь говорить правду, ничего не боясь…
— Я так ничего не боюсь! — она усилием воли подавляла готовую вырваться ярость. — Понял, что от меня угрозами ничего не добьешься, решил уговорить? Купец… — с удовлетворением отметила, что оскорбление достигло цели. — Моя ложь лучше твоей правды. И полезнее.
— Кому?
— Во всяком случае, мне.
— Адри, Адриана, одумайся, пока не поздно. Не губи себя и меня…
Он больше ничего не успел сказать. Разрывающий уши скрип прервал его. Уже после наступления темноты прибыл двигавшийся в арьергарде отряд маркграфа Унрика, и все никак не мог разместиться. По камням, подталкиваемая обслугой, катилась тяжелая баллиста, неизвестно кому понадобившаяся в горах. Пехотинцы, мокрые от пота и полуживые от усталости, орали: «Посторонись!» Даниель, загораживаясь рукой от слепящего света факелов, отступил с дороги, а когда грузная махина проскрипела дальше, ни рядом, ни в стороне Адрианы не было — Странник хорошо видел в темноте.
Укладываясь спать под телегой, к которой был привязан Кречет, она все еще не могла умерить раздражение, вызванное этой встречей. Неужели, думала она, заворачиваясь в плащ, и двух месяцев нельзя прожить на свете, не имея врага? Не врагов — враги у всех общие, а одного, личного врага? Ах, Визе, Визе… С ним-то все было ясно. Его она ненавидела и хотела убить за то, что он был негодяй и причинил несчастья многим людям. А то, что она чувствует к Даниелю, даже ненавистью назвать нельзя. Не тянет. Злоба? Пожалуй, так. И ведь он ничего дурного ей не сделал. Неужели за то, что он лишь имеет такую возможность? К чести ее надо сказать, что о любви Даниеля к ней, Адриане, она не думала. Для нее само явление этого человека было уже достаточным.
И все-таки — почему он ей так противен? Если бы ее смутные чувства, прерывающиеся к тому же бранью, можно было выразить в словах, это выглядело бы так: вся ее жизнь строилась на следующем — где нужен Странник, нет места Адриане. И наоборот. И всегда знала, когда кем быть. Так и теперь. Здесь, в лагере, мог находиться только Странник, а Даниель заставлял ее быть Адрианой — Адрианой на месте Странника, где ей нечего было делать, и где она ничего сделать не могла.
Но и это еще не все. Став Адрианой, она вновь с пронзительной тоской ощутила жажду свободы, которая в Страннике была не очень сильна, но Адриану изводила, как болезнь. И повторяя «свобода, свобода», опять забыв о Даниеле, она уснула, чтобы проснуться Странником и продолжать свой путь, который должен был — обязан! — привести к свободе и Адриану, и Странника.
Покинув обоз, Странник не присоединился к Лонгину, а продолжал оставаться в королевском окружении. Это казалось ему наиболее разумным. Спокойно следил он, как уходит принц со своей свитой. Перед этим он наблюдал прощание отца с сыном. Оно показалось ему холодным, хотя все приличествующие случаю слова были произнесены. Но разногласия отца с сыном и столкновения придворной и церковной партий его не касались. Слава богу, у Вельфа ничего такого не заведено. Вот преимущество меньшего перед большим. А уж преимущества совсем малого…
Посланные с вечера разведчики вернулись с благоприятными известиями, и армия быстро продвигалась вперед. Странник знал, что первые дни будут самыми трудными, и оставалось надеяться на благополучное преодоление. Разговоров было мало. Темные, нависающие края скал нагоняли тоску. Простые воины могли хотя бы разогнать ее песней, а здесь это было непристойно. Затем Странник увидел Раймунда, махавшего ему рукой. Для юриста он неплохо сидит в седле. Да, ведь он же много путешествовал. Вот и тема для беседы. А если бы он вовсе не отозвался на приветствие, это выглядело бы подозрительно. Он подъехал к Раймунду.
— День добрый, милостивый господин. Читал вчера монах королю свою хронику?
