– Господа?.. – голос его исходил будто из недр живота.
– Лейтенант Виллье и сержант Григан. Приватная служба императора. – Эту фразу Мерсер произнес так, как будто разговаривал со слабоумным. – Императора, не наместника. Доложи об этом хозяевам, и чтоб мне не пришлось повторять!
– Я доложу… Господа, я попрошу вас немного подождать. О ваших лошадях позаботятся.
Конюхи выросли словно из-под земли и приняли поводья Бальзана и Лешего. Анкрен проследила, куда их повели.
Тем временем Мерсер взглянул на дом. Он был в два этажа, если не считать угловых башен, крытых не черепицей, а свинцом, с лепными карнизами. Над фасадом располагался барельеф – щит со старательно изображенными латными перчатками и поножами. Вряд ли он имел какое-то отношение к покойному господину Тевлису, наверняка это был герб Олленше. Большие прямоугольные окна, сколько мог видеть Мерсер, были плотно занавешены, и нельзя было определить, кто в доме наблюдает за прибывшими.
Мерсер неспроста пришел открыто и предполагал, что Вендель с присными его узнают. Он не состоял в тайной императорской полиции, но такой человек, как Мерсер, вполне мог бы совмещать свои частные предприятия с работой на эту славную службу (то, что в действительности этого не произошло, – чистая случайность). Узнав, что пытались убрать не обычного авантюриста, а императорского офицера, за которым стоит тайная служба, Вендель и его хозяин должны всполошиться, и это сыграет на руку Мерсеру и Анкрен.
Однако пока что Вендель признаков жизни не подавал. Зато вернулся мажордом, торжественно неся свое пузо.
– Господа примут вас. Извольте следовать за мной.
Еще по пути Мерсер предупредил Анкрен, что она должна молчать и ничего не предпринимать без его сигнала.
Сейчас он ограничился предупредительным взглядом, означавшим: «Будь готова ко всему, но вперед не рвись».
Морда «сержанта» напоминала кирпич не только цветом, но и выразительностью. Впрочем, Мерсер первым бы удивился, если бы на ней что-либо отразилось.
По мраморной лестнице они вошли в дом и затопали сапогами по паркету. Миновали анфиладу комнат – да что там, залов. Один из них, несомненно, был предназначен для торжественных обедов: по столу, протянувшемуся через зал, можно было смело разъезжать верхом, если не в карете цугом. Везде стоял полумрак, солнце сквозь занавеси почти не проникало. Мебель обтягивали полотняные чехлы, ковры были свернуты. На стенах висели шпалеры. На каждой из них здоровенный детина в львиной шкуре кого-то убивал с особой жестокостью, дубиной или голыми руками. Стало быть, вместе все это изображало подвиги Геркулеса. Имелись и картины маслом, тоже изображавшие нечто героическое из античной жизни. По изобилию боков, грудей и ляжек безошибочно распознавалась кисть незабвенного Кнаппертсбуша, вероятно, и шпалеры были сделаны по его эскизам.
Челяди не было видно, и не возникало чувства, что это специально и челядь попряталась от пришельцев и сидит в засаде. Безлюдье здесь было в обычае – оттого и окна занавешены, и мебель прикрыта. Мажордом, несмотря на свою комплекцию, двигался бесшумно, как раскормленный кот, который давно не охотится, но выработанную годами повадку сохраняет. Он провел гостей в правое крыло, свернув за угол, отворил дверь на лестницу. Пришлось одолеть два пролета. Первый – мраморный, второй, в башне, – деревянный или, точнее, обшитый деревом – и ступени, и перила, и стенные панели.
На площадке мажордом приосанился, если это еще было возможно, ударил о пол жезлом – раздался глухой стук дерева о дерево – и возгласил:
– Посланцы его императорского величества к господам Олленше!
– Пусть войдут, – прозвучал в ответ уже знакомый Мерсеру женский голос.
Они вошли.
И едва не задохнулись – настолько здесь было жарко и душно. Несмотря на теплую, все еще летнюю погоду, покои в башне добросовестно отапливались. Как будто хозяева постановили навсегда изгнать отсюда промозглый холод, обычно царящий в башнях в любое время года. Обитые тисненой тканью стены уберегали от сквозняков. Ноги тонули в ворсе ковров, устилавших пол. Камин заграждали шелковые ширмы. Окно, как и все прочие, было занавешено, но не плотной, тяжелой тканью, а тонкой, кружевной, позволявшей проникать в комнату строго отмеренной дозе света. И на этом светлом фоне отчетливо выделялась темная фигура.
Вдова Тевлис была в том же траурном платье и чепце, лишь без длинного покрывала. И держалась так же прямо. Глаза ее были устремлены на лица пришельцев.
Мерсер ограничился тем, что слегка склонил голову. Кем бы ни были предки этой женщины, сама она стала парией, не принятой ни в Тримейне, ни в Эрденоне, и при всем ее богатстве офицер из столицы обязан выказывать ей почтения не больше, чем любой буржуазке.
– Я имею честь беседовать с госпожой Тевлис? – осведомился он.
– Агнесса Олленше-Тевлис, – ледяным голосом ответствовала она. Император обязал ее носить фамилию Тевлис, и в присутствии имперского офицера вдова не могла отречься от ненавистного имени. – Извольте представиться, сударь.
– Лейтенант Конрад Виллье к вашим услугам.
– Вас прислал император?
– Приватная служба его величества.
– Вы можете поклясться, что не служите Джайлсу Форсети?
– Даю вам слово, мадам, что ни служба генерал-губернатора, ни уголовная полиция не имеют к моему визиту никакого отношения.
– В таком случае, лейтенант, я обязана сделать заявление. – И прежде, чем Мерсер успел как-то прореагировать, она четко произнесла: – Вам, как представителю его императорского величества, я изъявляю жалобу на действия некоего Джайлса Форсети, именущего себя капитаном! Это безродное ничтожество и богомерзкий еретик не только всячески препятствует моей встрече с его светлостью генерал-губернатором Эрда Одилоном де Бранзардом, но и клеветническим образом связывает нашу фамилию с действиями всяческих преступников и врагов императорской власти и порядка в Эрдской провинции. Все это не что иное, как низкая ложь, и я намерена добиваться, чтобы мерзавец расплатился за нее по справедливости.
Сказанное было признаком либо отчаянной отваги на грани наглости, либо полной непричастности Агнессы к тому, в чем Мерсер ее подозревал.
– Мадам, я приму к сведению вашу жалобу. Если капитан Форсети действительно виновен, я сообщу об этом своему начальству. Но сейчас речь не о нем. Служба его величества обратила внимание на ваше семейство задолго до теперешних беспорядков в Эрденоне.
– Не понимаю, на что вы намекаете, лейтенант.
– Я говорю о событиях нынешней весны. О совещании в доме епископа Эрдского.
– Что за бред? Мы с сыном смиренно чтим Церковь, но не занимаемся богословскими вопросами, это подобает одним священнослужителям.
– Бросьте, мадам. То совещание не касалось богословских вопросов, и не только священники там присутствовали. Если вас подводит память, я напомню: это было совещание, где были представлены некие реликвии, считавшиеся утерянными…
