Фауст оставил автомобиль у постамента, где он будет мешать движению, и утром полиция обнаружит машину и конфискует. Его это не волновало.
Первая тяжелая капля дождя упала на булыжник у его ног. Наконец начиналась гроза, которую обещали вот уже несколько дней. Он поднял воротник и уверенно зашагал вперед.
Здесь, в старой части города, еще не полностью электрифицированной, люди придерживались деревенского распорядка и ложились спать с коровами. Уличные фонари действовали только на самых главных перекрестках. Однако тихо работали радиоприемники, что после заката строго воспрещалось. Фауст с отвращением осмотрелся.
- Забыл я, как здесь тихо и спокойно.
- Фу! Не беда! Скоро мы расшевелим этот городишко! - сказал голос где-то у него за плечом.
- Я сыт по горло тобой и твоими…
- О, Фауст, поверь: я больше никогда не буду тебе врать. Все эти штучки-дрючки остались в прошлом. Считай их маленькими обманами учителя, способами простимулировать капризного ребенка, не желающего учить свои уроки. Клянусь существованием, что никогда не прибегну к ним снова! - Мефистофель усмехнулся и вкрадчиво понизил голос: - В конце концов - если ты мне разрешил торжествовать и злорадствовать - к чему мне ложь? Истина достаточно безобразна, чтобы служить этим целям.
Фауст отрешенно посмотрел вокруг, не слушая собеседника.
- Мне нужно выпить.
- Погребок «Бесенок» как раз за углом вниз по дороге. За ничтожные деньги хозяин продержит его открытым столько, сколько тебе надо, чтобы прийти в себя. Если же угодно гневаться и крушить мебель, то я знаю другие места, куда мы можем направить свои стопы.
Примерно через час Фауст оглядывался с мрачным ощущением, что упустил что-то важное. Он некоторое время размышлял, затем спросил:
- А где Вагнер?
Он был не слишком пьян, однако ему казалось, что он как будто перебрал. Печаль, утрата, ярость - все это таилось на дне бутылки прескверного джина.
- Разве ты не помнишь? Ты оставил его в Хейлбрунне. Я сообщил тебе, что оккупационные войска выслали за тобой кавалерийский отряд. Помнишь инцидент с полугусеничной машиной экстремистов и венецианскими наемниками? Поэтому ты приказал ему запереться в колокольне и, дабы задержать погоню, стрелять по прохожим. Вагнер сделал все отлично; солдаты рискнули сломать дверь только через четыре часа после того, как у него кончились патроны. О, не смотри так тоскливо! Считай это жертвой во славу твоего величия.
- Жертвой, - повторил Фауст, представляя убитого Вагнера, лежащего у его ног, как верный пес. И ощутил особенную привязанность к этому подобострастному низкопоклоннику.
- Я ответил тебе за эти годы на огромное количество вопросов, - сказал Мефистофель. - Хочешь спросить меня еще о чем-нибудь? - Он продолжил, не дожидаясь ответа: - Ты, как и все люди, когда-нибудь умрешь. К кому во всей этой благоухающей массе глупцов и мерзавцев, составляющих человеческую расу, ты не испытываешь ненависти? Кто среди них не заслуживает немедленной смерти? Кому бы ты пожелал пережить тебя?
Фаусту даже не пришлось задуматься.
- Никому.
- Что ж, отлично! Невыразимо рад услышать от тебя такое! Наконец мы пришли к взаимопониманию!
Коренастый хозяин погребка с треском закрыл шкаф с вином, повернул ключ и обратил свою грубую физиономию к Фаусту. Ему вовсе не нравилось, что Фауст постоянно что-то бормочет, но он терпел - терпел до тех пор, пока Фауст не поджег пальто пьяного механика и не выкинул горящего мужчину из трактира. На этом, видимо, гостеприимство хозяина истощилось.
Громко вздохнув, Фауст поднялся.
Он вышел из двери прямо в ливень. Пока он сидел внутри, дождь набрал силу. Холодный, ледяной, и лил с такой силой, что пронизывал плоть. Фауст вышел наружу и моментально промок насквозь.
Проникнуть в церковь оказалось совсем легко. С задней стороны находилась дверца для священников, и Мефистофель показал ему под брезентом, накрывавшим поленницу пастора, топор. Три сильнейших удара, треск - и замок был сломан.
Оставляя на лестнице лужицы, Фауст спустился вниз, в подвал, и направился прямо к шкафу, где хранилось вино для причастия. Тут он снова воспользовался топором. Если бы шум прервал грезы пастора о пухленьких мальчиках из хора, это не заставило бы его выйти в ночь под ливень.
Убрав одну бутылку в карман пальто, другую сунув под мышку и разбив оставшуюся, Фауст снова поднялся по лестнице, но, выронив одну из бутылок, сбитый с толку, повернул не туда и почему-то очутился перед главным алтарем, под распятием.
Он тупо уставился на назареянина с молочно-белой кожей. Истерзанные руки и ноги и страдальческое выражение лица красноречиво демонстрировали, с каким наслаждением художник изображал муки плоти. Выкатившиеся глаза и сведенный судорогой рот - как отлично они передавали ненависть Спасителя к материальному миру! Глаза Фауста наполнились слезами сострадания.
- И ты тоже, старый еврей?
Много лет он считал Христа соперником по величию. Теперь же он осознал, что они оба - братья в своем ничтожестве. У них одни и те же враги: воющая толпа, страшная, подлая, а они - люди, загнанные сторожевыми псами общепринятой морали. Ему захотелось быть способным убить их всех и бросить трупы к ногам их распятой жертвы.
- Прошу прощения, - сказал Мефистофель. - Не угодно ли повеселиться?
Дьявол провел Фауста к неразличимой двери здания. По-прежнему лупил дождь. Он попробовал открыть засов. Заперто.
Внутри в комнате есть газовая печь, умывальник, постель и ночная ваза. Есть также стол, два стула, дорожный сундук и люлька. Эти немногочисленные предметы занимают там почти все место.
Он постучал в дверь.
Грозный голос спросил:
- Кто там?
- Натан, помоги мне!
- Здесь нет никого с таким именем. Кто вы?
- Друг.
- Убирайтесь, пока я не позвал полицию.
Там двое взрослых и грудной ребенок. Мужчина дородный и плотный, носит короткую бородку. У женщины длинные черные волосы. Оба невысокого роста.
- Натан, разве ты не помнишь, как в юности пошел в лес за грибами и заблудился? Наступила ночь, луны на небе не было, и ты услышал вой волков. В отчаянии ты постучал в дверь сторожки лесоруба. Он не был твоим соплеменником, и все же пустил тебя внутрь. Сделай же сейчас то же самое для меня.
Короткое колебание, затем лязг засовов. Дверь отворилась.
С улыбкой Фауст вошел. Он направился прямо к люльке, взял на руки малыша, повернулся и промолвил:
- Вы оба - евреи.
С пронзительным криком мать устремилась к нему. Отстранив ее одной рукою, он другою рукой поднял ребенка над головой.
