- Джек Фостер покинул Лондон.
Фауст!
Сердце Маргариты невольно екнуло. Собрав все силы, она снова призвала его на место. Сложив руки на груди, на короткое время закрыла глаза, чтобы возвратить себе спокойствие.
- И что из этого следует?
- Сударыня, существует только одно место, куда он мог направиться, а именно - эта вот камера. Существует только одна женщина, ради которой он мог бросить такое производство, лишь бы по меньшей мере - прошу прощения, но меня настойчиво просили быть честным, - замедлить дальнейшее ваше падение. Итак, он направляется сюда, чтобы встретиться с вами.
- Я… - Маргарита ощутила, что вся дрожит. Она оглянулась на стол, где в серебряной рамке стояла его фотография. Это не успокоило. Она не знала, что сказать, что думать, и с трудом понимала, какие чувства испытывает. - Я… я в затруднении. Не знаю, что делать.
- Давайте продолжим. Англии требуется, чтобы творец ее процветания возвратился к своей работе, причем как можно быстрее. Излишне говорить, что это возвращение должно быть добровольным. Тем самым, нам необходимо то, что сам магистр ценит выше богатства, власти, промышленности - короче говоря, вы. Моя миссия заключается в том, чтобы добиться вашего искреннего сотрудничества. И вашей свободы.
Она представила себе будущее вместе с Джеком. Его рука на ее ладони. А по утрам его тело в постели рядом с ее телом. Его глаза смотрят в ее глаза. Его голос говорит ей, что делать.
Им придется бежать в Англию. Но это не такая уж непосильная ноша. Язык она выучит. Возможно, возьмет с собой Абеляра - готовить им еду. В любом случае, они будут жить со всеми удобствами. Они не будут ограничены в деньгах, слугах или свободе. У них будут сады и экипажи, любимые собаки. Она сможет положиться на Джека во всем.
Они встанут вместе в церкви и будут повенчаны. У них обязательно появятся дети - трое, - и всех троих она будет беззаветно любить. Но все равно дороже прочих ей будет старший мальчик. Фаусту захочется назвать его Эуфорионом, или Гиперионом, или какой-нибудь другой чудаковатой неоклассической ерундой, однако она бы назвала его Вильгельмом, в честь ее отца. Он вырастет высоким и сильным, а в его глазах будет стоять блеск ярче солнечного.
С таким отцом будет не чрезмерным ожидать, что все шестеро будут прекрасно поживать. А когда-нибудь придет время, дети вступят в брак и покажут ей внуков.
Но важнее всего то, что Джек всегда будет с ней. Когда она осунется и увянет, он станет поддразнивать и щекотать ее до тех пор, пока она не засмеется. Когда его придавит бремя многих тревог и обязанностей, она поцелуями всякий раз будет развеивать его печаль. Постепенно ее стан располнеет. Серебряные нити появятся в его бороде.
Они будут стареть вместе.
- Скажите, а как именно, - спросила она, - вы намеревались вытащить меня отсюда? Мне говорили, что здешние стены метровой толщины. Надеюсь, вы не собираетесь причинить вред охранникам?
- Ничего подобного. - Кавароччи прищелкнул языком. - Им просто-напросто заплатят за то, чтобы закрыли глаза, когда вы уйдете. А чтобы совершить побег и выглядел он правдоподобно, сюда доставят женщину примерно вашего сложения и внешности, под предлогом выполнения какой-нибудь работы - например, придется привести в порядок ваше платье, чтобы лучше смотреться на суде. Никто не будет этому препятствовать.
Эта женщина поменяется с вами одеждой и останется. Она ляжет на вашу кровать и закроется одеялом. Вы же уйдете со мной, а я тайно вывезу вас из города в фургоне с двойным дном. Это тоже на всякий случай - чтобы городская стража случайно не обнаружила вас. Покинув же Нюрнберг, вы сможете свободно и с удобством добраться до Лондона. Там вас уже ждет дом, слуги, вам назначено соответствующее содержание. Фауста найдут и сообщат о вас. - Кавароччи, улыбаясь, развел руками. - Фарс, конечно, - однако со счастливым концом.
- А та женщина, что останется здесь. Что выигрывает она?
- У фрау Холт есть ребенок, нуждающийся в очень дорогостоящей хирургической операции. Она только рада этой возможности, и - даю слово! - благословляет ваше имя за то, что вы ее ей предоставили.
- Что с ней станет после моего побега?
Кавароччи сделал озадаченное лицо.
- Несомненно, ее немного подержат здесь, а потом освободят.
- И я должна сделать вид, что верю? - рявкнула Маргарита. - Город Нюрнберг, поправ собственные законы, освободит бедную женщину, которая помогла сбежать отъявленному злодею? Неужели вы думаете, что страх и тюрьма настолько размягчили мне мозги, что я в это поверю?
Долгое время итальянец молчал. Затем с угрюмым выражением лица произнес:
- Простите меня. Я надеялся встретиться с женщиной, страстно стремящейся на свободу, и потому не подумал о подобных вещах.
- А я не забываю подумать о последствиях.
- Что ж, хорошо. Дайте мне секунду на размышления.
Кавароччи сложил ладони и опустил голову, как актер, мысленно готовящийся к выходу на сцену. И тут ее осенило; Маргарита поняла этого человека. Это был хамелеон, способный проявлять те эмоции, которые лучше соответствуют ситуации.
Когда-то у нее были хамелеоны, медленные, ленивые и причудливые существа. Она держала их в стеклянном аквариуме в своей конторе. Но они сдохли.
- Отлично! Будет непросто вытащить отсюда фрау Холт. Но ее преступление куда ничтожней вашего, и поскольку оно совершено ради ее ребенка, то судьи вполне могут ее помиловать. Покупка подобных людей обойдется ужасно дорого. Но нет слишком высокой цены тому, чтобы вернуть Фауста обратно в Лондон, а значит, нет чрезмерно высокой платы за вашу свободу.
- Вы что, действительно собираетесь подкупить всех официальных лиц Нюрнберга?
- Мы сделаем все, что потребуется. - С этими словами Кавароччи встал. - Вам нужно время поразмыслить, а меня ждут дела. Я вернусь завтра.
Маргарита пребывала в ужасе и смятении. Она не была невинной, но ее потрясло то, что весь город продажен - от судей и тюремщиков до городской стражи. Кавароччи сказал, что взятки дадут всем официальным лицам Нюрнберга, так, будто это был обычный случай разорительных затрат.
Она не думала, что может согласиться на такое. Это значило бы стать такой же продажной и бесчестной, как ее притеснители. Безусловно, она не могла пойти на это преднамеренно и добровольно. Подобное следовало делать маленькими, нечаянными, постепенно увеличивающимися шажками - вслепую и непредумышленно.
Для нее было невозможно заново присоединиться к тому неразумному миру, впасть в прежнюю спячку, отгородиться незнанием последствий. Это были такие мысли, что однажды задумавшись над этим, невозможно уже поступать безоглядно. Она никогда уже не станет Гретхен. Гретхен была порочной игрой, в которую она прежде играла. Отныне - нет.
Фауст едет за ней!
