Она убрала записку, но текст словно бы остался у нее перед глазами.
…
… Отошли своих слуг, всех, кроме секретарши. Прикажи ей молча смотреть на тебя. Дай ей испытать твой пристальный взгляд, сделай это внезапно, чтобы вызвать удивление. Затем прикажи ей раздеться. Она тайно влюблена в тебя и сделает все, что ты пожелаешь.
Первым делом Анна сняла брошь. Затем медленно, почти неохотно, приспустила платье. Обнажились ее маленькие белые груди, соски напряглись, когда их коснулся ветер. Она смотрела изумленно. Ее лицо стало мертвенно-бледным и спокойным, губы сжались. Чженский лег, опершись на локоть, смотрел на нее и едва дышал. - Снимай все, - сказала Гретхен. - Чулки тоже. Все, кроме венка.
…
Чженский будет шокирован, ошеломлен, зачарован. Он не ожидает ничего подобного. Прикажи ему…
- Мсье? - Услышав, он быстро глянул по сторонам и начал подниматься. Словно не ожидал, что она все еще здесь. Конечно, не ожидал. Безусловно, не ожидал, что она, воспользовавшись тем, что его внимание отвлечено, полностью разденется сама. - У вас есть преимущество перед нами. Sois gentil
[21]
- поступите благородно.
Он сперва открыл, потом закрыл рот. Не проронив ни слова, начал раздеваться.
Когда все трое остались в чем мать родила, она взяла его и секретаршу за руки и повела в летний домик. Там, среди дуновений прохладного ветерка и зеленых теней, их ожидала огромная постель с шелковыми простынями, белыми как снег. Призрачный свет разливался по беседке, яркий, но приглушенный, успокаивающий, при котором дозволялось все.
- Я… Я никогда… - запинаясь, проговорила Анна.
- Неужели никогда? - переспросила Гретхен. - Это же самая естественная вещь, какую только можно представить. Уверена, ты получишь удовольствие.
Хотя, по правде говоря, это была ложь, поскольку у нее не было никакого опыта ни с кем. Однако Гретхен не сомневалась, что по крайней мере она получит наслаждение, ибо в этом заверил ее Фауст.
Они вошли, голые и невинные - Адам и Гретхен и Ева в Райском Саду.
…
Секретарша, к несчастью, ввиду ее эмоциональности и сильных переживаний, после будет сильно расстроена; но в дальнейшем она будет мало тебе полезна. Так что уволь ее.
14. ДРЕДНОУТ
На ближнем берегу реки жизнь била ключом: на причалах и верфях - непрерывное копошение, как в муравейнике. Буксиры тащили грузовые суда, грузоподъемные краны поворачивались, разгружая баржи. Грохотали двигатели. Стояла летняя жара. По улицам мчались повозки и фургоны; локомотивы работали на холостом ходу, пока хопперы через открытые створки загружались углем; бригады бурлаков тянули баржи с рудой по каналам. Трубы изрыгали выхлопные газы. Из вентиляционных выходов валили клубы дыма.
Прозвучал громкий свисток, и открылись сотни ворот. Рабочие потоком текли по улицам. День подходил к концу, и рев мощных моторов и стук поршней всего этого производства сливались и смешивались столь совершенно, что Лондон в целом казался единым организмом, живой машиной, Матерью Войны, которая через несчетное количество отверстий забирала необработанные материалы и после их быстрого созревания в широченных кирпичных матках литейной рождала новую расу титанов - военные машины.
Но теперь испанская флотилия уже была в пути. Все, что могло быть сделано, уже было сделано. Теперь, после всей той неистовой активности, оставалось только ждать, как именно сработает то, что год назад было приведено в движение.
Фауст открыл коробку сигар, стоящую на столе, выбрал одну и отложил ее так и незажженной.
От ядерных физиков на переоборудованном теннисном корте в лондонском Сити толку пока никакого. Они работали и перерабатывали информацию, исписывали мелким подчерком тонны бумаги, но не производили ровным счетом ничего. Теперь он понимал, что проект опережал свое время. Мефистофель оказался прав - пирамиду нельзя возводить с вершины. Просто не было научной и технологической базы, которая дала бы возможность его гению работать с полным размахом. Поэтому его новые идеи не будут применяться в сражениях начавшегося конфликта.
Сейчас все военные действия будет вестись армиями с самым обычным вооружением.
Испанские броненосцы были оснащены нюрнбергской артиллерией. Лучших пушек не было во всем мире. Непревзойденная дальность, сверхъестественная точность. Корабельная броня достигала восьмисантиметровой толщины. Кроме того, ходили слухи о снарядах, начиненных фосгеном.
Но и британские пароходы не могли пожаловаться на плохое оснащение. Инженеры-баллистики предприятия с причудливым именованием «Завод Испанца», инженеры-химики на производстве спецбоеприпасов, а также инженеры-электрики, налаживающие радары, трудились долго и упорно и часто без сна, как того требовали обстоятельства этих дней. Они много чего успели.
Фауст, изрядно уставший, покинул свой офис и свернул к одной из фабрик.
Это было адское место - темное, душное, не лучше тюрьмы. Он даже сомневался, фабрика ли это, равно как не знал точно, что именно там делается, ибо свернул наобум: двигаясь по Электрической Дороге, поднимаясь к Паровому Молоту, прошел через «вертушку» одной из проходных. Сегодня здесь, если отбросить шум и треск механизмов, в целом стояла необычная тишина. Никто не орал. Надзиратели отдавали приказы тихо, дружески держа руку на плече. Рабочие выслушивали их распоряжения, быстро кивали и поднимали большой палец. Фауст увидел сварщика, почему-то горько плачущего.
Поговори с этим человеком! - настойчиво посоветовал Мефистофель. - Дай ему немного серебра. Спроси, как зовут его жену и сыновей. Затем созови работников вместе и побеседуй. Скажи, что все работали не покладая рук и многое перенесли, чтобы к этому дню все было готово. Скажи им, что столкновение сил будет скоро, очень тяжелое, и хотя один свободный человек равен десяти иберийским рабам, Англии, безусловно, предстоит тяжелое сражение. Скажи им, что победа будет принадлежать в равной степени и им, а не только храбрым морякам Королевского флота. Извинись, что родился за границей, и скажи им, что эта земля, их родина, уже покорила твое сердце и обрела твою преданность. Что сегодня ты с гордостью бы отдал за нее жизнь! Подведи их к восславлению трона и той задницы, которая сейчас его занимает. Затем дай им выходной на весь остаток дня. Они полюбят тебя за это.
- Мне не нужна их любовь.
Фауст проходил через фабрику, словно заколдованный, узнаваемый всеми, но никем как бы не замечаемый ввиду боязни его теперь уже знаменитого гнева. Главный надзиратель и его управляющие, которых можно было узнать по жестким шляпам - их никто больше не носил на этаже, где трудились рабочие, - с тревогой следили за ним издалека, готовые отреагировать на малейший его жест. Он сделал вид, что их не заметил.
