Знала, конечно, и Марыся Сташевская, но Коля заверил, что
беднягу Марысю безжалостно запугали. Теперь ее необычный голос сипнет при одном
только имени Балицкого. Даже на своего соседа — моего дедушку Казика — она не
может смотреть без содрогания, потому что он тезка Казимежа.
Больше о Балицком в Быдгоще никто и не слыхивал. Тетушка
Казимежа умерла три года назад, а других родственников у него не осталась. Он
был, как и я, сирота.
Отправить меня решили железной дорогой. Самолеты казались
уже ненадежными. В Варшаве я погрузилась на скорый поезд и безвылазно сидела в
своем купе, в котором находились еще три человека: двое мужчин и одна женщина.
Уверена, были они людьми непростыми, что мне придавало уверенности: авось, не
погибну в пути.
Смерть Казимежа…
Чем дальше время уносило меня от того страшного дня, тем
нестерпимее становились горе и боль утраты. Если в Польше я еще как-то
держалась, то, подъезжая к Питеру, уже белугой рыдала. Я страдала. Казалось,
теперь так будет вечно.
В Петербурге я вышла из поезда и под невидимым присмотром
отправилась в свою квартиру. Там я находилась до середины ночи, естественно,
под охраной четырех бравых ребят. Потом меня заставили нацепить какой-то
ужасный парик, не менее ужасное пальто и повезли домой к Коле.
Капа, оказывается, действительно с нетерпением меня
поджидала. На лице ее отразилось такое сочувствие, что я завыла у нее на груди
страшным воем. Она гладила меня по волосам и приговаривала:
— Девочка, успокойся, все будет хорошо.
«Разве может быть хорошо без Казимежа?» — думала я, но не
возражала.
Потом Капа повела меня на кухню, напоила чаем, дала мне
каких-то пилюль и уложила в постель.
Лишь утром я поняла, что сплю на семейной кровати, на
которой, может быть, Капа и Коля занимались любовью. Сама Капа переселилась в
гостиную на потертый диван.
Пока я размышляла над тем, какую линию гнуть в отношениях с
Капой, ее непривлекательная физиономия показалась в двери.
— Проснулась? — шепотом спросила она, просунув голову в
приоткрытую дверь.
Я с недоумением смотрела на эту говорящую голову и тосковала.
«Подлый Коля. Подложил мне свинью», — думала я, не собираясь
вступать в дружбу с Выдрой, хоть и очень она к этой дружбе стремилась.
Думаю, в интересах того же Коли. Звездочки на погоны мужа
она решила на мне заработать, не иначе.
— Мы сейчас встанем, умоемся и пойдем пить кофеек, —
сюсюкая, сообщила Выдра.
Знаком я показала, что хочу остаться одна. Когда говорящая
голова скрылась, я долго лежала в постели, вспоминая Казимежа. И долежалась до
того, что поняла: возникла необходимость выпить. Разумеется, с горя..
Я оделась, вышла на кухню и традиционным жестом дала хозяйке
понять о возникшем с горя желании. Капа мгновенно меня поняла и полезла в шкаф
за графином. Потом я полировала свое горе водочкой, а Капа старалась меня
развлечь, пускаясь в воспоминания. К воспоминаниям ее склоняло все, за что она
ни бралась.
— Это подарок свекрови, — зачем-то просветила меня она,
кивая на чайник. — Коля майора как раз получил. Нет, вру, он тогда еще был
капитаном.
С радостной грустью она призадумалась.
Люди так старательно считают годы своей жизни, словно
собираются потратить их с пользой или верят, что есть смысл в прожитом. Когда я
увидела то, что осталось от моего Казимежа — гениального, фонтанирующего
открытиями, идеями, — я осознала: жизнь не имеет смысла. Любое начинание — это
всего лишь утро вечера, за которым Ничто, Пустота: неизбежно наступит ночь,
несущая вечный покой. Не к этому ли покою стремится все? Все живое!
Ах, жизнь моя утратила смысл!
— Точно, чайник у нас появился, когда Коленька был
Капитаном! — радостно воскликнула Капа, очень некстати проникнув в мою
философскую мысль.
"Чайник — критерий истины, — с горечью подумала я. —
Как живут наши люди? Появление в доме какого-то чайника не может быть событием
знаменательным, даже если его подарила свекровь. Впрочем, как появление
холодильника, телевизора и даже спального гарнитура. А ведь эти предметы быта
являются вехами в жизни российских людей. В чем-то не права моя Родина, которой
я (горемыка и неудачница!) обязана всем.
В чем-то не правы мы все!
И они, харизматики".
Уж простите меня за неуместные мысли политического
характера. Но ИХ политика — это наша плохая жизнь, от которой, увы, никуда нам
не деться. Нам, простым людям, остается только страдать от чужой
харизматичности. Вот бабуля моя, кстати, тоже харизматичка…
Ой, нет, о бабуле или молчу, или только хорошее!
Выдра тем временем перешла к культурной части программы. Она
притащила семейный альбом, из которого я узнала: оказывается, у нее были
волосы. Я смотрела на фото, на крашеные перья Капитолины и не верила своим
глазам. Юная и симпатичная Выдра сидела рядом с худосочным невзрачным Колей,
который всеми своими костями стремился и жался к ней. Она же, я говорю о Выдре,
демонстративно давала понять, что еще окончательно не решила, нужен ли ей этот
чахлый задохлик.
«Ну надо же, — поразилась я, — Коля был страшненьким, а Капа
— красавицей. Как все меняется в этом мире! Как все меняется!»
— Капитолина, — спросила я, впервые испытывая симпатию к ней
и называя даже по имени, — ты мужа любишь?
Она вздрогнула, испуганно на меня посмотрела и.., крепко
задумалась.
Надолго!
— Моя мама была против, когда я за него выходила, — сказала
она, когда я про вопрос свой уже и забыла.
— Зачем же ты вышла за Колю, раз у тебя не осталось более
ярких о нем впечатлений?
— Боялась, что другого жениха не найду. Кавалеры-то были, но
путевых — ни одного. Коля был некрасивым, зато подавал надежды. А теперь он
превратился в красавца, но надежд больше не подает. Сколько он крови моей
выпил! — воскликнула Капа и, опомнившись, быстро добавила:
— Вообще-то он добрый мужик.
Пришлось ее мысль продолжить:
— Ага, добрый, как все мужики, когда их к телевизору на
диванчик положишь, сытно накормишь и пообещаешь собой не тревожить. Уж я, Муза
Добрая, разбираюсь в чужой доброте.
Капа немедленно поняла, что я свой человек. Придвигаясь ко
мне поближе, она прошептала:
— А правда, что ты потеряла на днях жениха? Вздохнув, я
призналась:
— Да, он погиб.
— Знаешь, когда я увидела тебя в Гостином Дворе, сразу
подумала: «Благополучная, зажралась, земли под собой не видит». И так мне стало
тошно!
