Себастьен относился к моим страданиям с уважением. Он оперся
локтем о стойку бара и, прищурив выгоревшие глаза, смотрел на меня с
безмятежным вниманием: курил «Голуаз» и молчал. Когда я досыта нарыдалась, он
протянул мне мобильный и подсказал:
— Можно ведь позвонить.
Я приложила трубку к уху и струхнула перед бабулей.
Себастьен подбодрил меня:
— Давай.
Низкий аристократичный голос бабули звучал так ясно, словно
она стояла у меня за спиной и говорила мне прямо в ухо. Как я любила и
ненавидела этот голос! Какой он милый, родной! Я завопила:
— Бабуля!
— Муза, почему ты кричишь?
— Потому что рада тебе, потому что тебя обожаю, потому что
только ты есть у меня! Остальное все чепуха!
— Деточка, ты пьяна как черт, — с достоинством сообщила
бабуля и повесила трубку.
Я растерянно уставилась на Себастьена:
— Она что, не захотела со мной разговаривать?
— Может, мы разбудили ее? — предположил оптимист старикан.
Я взглянула на часы. Ерунда. Бабуля «сова», она сидит в
своем кресле перед камином, курит трубку, смотрит на пламя, мечтает и слушает
музыку. Я ей помешала.
— Разбудила бы ее, позвонив где-то в полдень, — просветила я
Себастьена.
— Почему же мадам рассердилась? — тревожно спросил старикан.
Я с изумлением обнаружила, что он лишился своей обычной
невозмутимости и выглядел очень взволнованным.
— Надо знать бабулю, — сказала я, из дружеских соображений
стараясь открыть старикану глаза. — На девяносто процентов она состоит из
достоинства. Я громко кричала, думаю, это ее оскорбило.
Себастьен схватил трубку, быстро набрал какой-то номер и
долго молчал. Когда он прятал трубку в карман, глаза его наполнились светлой
грустью.
— Давай напьемся, — предложил он любезно. Я согласилась и,
громко икнув, испугалась:
— Кажется, уже напилась.
— Ерунда, это быстро пройдет.
Мы стали пить. Я не пыталась угнаться за Себастьеном,
впрочем, он и не позволил бы. Чем больше мы пили, тем лучше нам становилось.
— Знаешь, чем человек отличается от животного? — вдруг
спросил Себастьен.
— Тем, что ходит на двух ногах? Думаю, мы скоро встанем на
четвереньки.
— Нет. Человек отличается от животного тем, что может пить
водку. Именно водка делает человека человеком.
— Она же превращает его и в животное, — вставила я.
— Умная мысль, — похвалил меня Себастьен. — Во всем нужна
мера. Человек должен пить до тех пор, пока ему не захочется открыть свою душу.
Тебе хочется открыть свою душу?
— Себастьен, моя душа нараспашку! — с восторгом воскликнула
я.
— Значит, тебе уже хватит, — заключил он. — Брось пить и
пошли-ка пешком по ночному городу. Хочу слушать рассказ о твоей бабуле.
Подходит такая программа?
Я взвизгнула от восторга.
— Подходит! Я обожаю свою бабулю! А кто будет о бабуле
рассказывать?
— Ты, больше здесь некому.
С бутылкой шампанского мы покинули «Парти дэ плэзир».
Себастьен нес бутылку непринужденно и очень красиво: зажав горлышко между
указательным и средним пальцами. Я была горда тем, что иду рядом с ним. Он мною
тоже гордился.
— А нас полиция не арестует? — на всякий случай спросила я.
Себастьен обиделся:
— Арестует? Меня? Героя? Мюз, ты спятила! Не бойся со мной
ничего и рассказывай, — потребовал Себастьен, — рассказывай о мадам Бабуле.
И я с удовольствием начала рассказывать, потому что бабуля
мой вечный кумир.
— Бабуля стремится к совершенству и превращает свою жизнь в
сказку. Ей это удается, — начала я.
Цоканье лошадиных копыт раздалось у нас за спиной. Мы
оглянулись и увидели настоящую карету с кучером на облучке.
— Поедем? — спросил Себастьен. — Я тоже хочу превратить
жизнь в сказку!
— Наверное, дорого, — засомневалась я.
— Ерунда, я плачу, — крикнул Себастьен, на ходу заскакивая
на подножку кареты и поражая меня своей прытью. — Франция хорошо обеспечивает
национальных героев! — с гордостью просветил меня он.
Пристыженная за свою Родину, я уселась в карету. Мы неспешно
поехали.
— А что любит твоя бабуля? — внезапно спросил Себастьен.
— Меня.
— Ты человек, а я спрашиваю о том, чем ей нравится
заниматься.
— Много чем. Бабуля все любит, кроме работы. Бабуля говорит:
если будешь работать, у тебя никогда не будет денег. Без денег счастливой быть
трудно, потому что приходится себя ограничивать. Ограничивая себя в желаниях,
унижаешь воображение. Человек с униженным воображением — раб. Так считает
бабуля.
Себастьен восхитился:
— Гениально! А что еще она говорит?
— Что женщина вообще ничего не должна уметь делать: лишь
сводить мужчину с ума.
— Гениально!
Пришлось согласиться:
— Да, но не у всех это получается. Во всяком случае, у
бабули в восемьдесят шесть это выходит гораздо лучше, чем у меня в двадцать
пять.
Себастьен радостно поразился:
— Так ей всего восемьдесят шесть?
Я уточнила:
— Еще не исполнилось.
— Да она же еще ребенок в сравнении со мной! Я сейчас!
Себастьен достал трубку, лихорадочно набрал номер и долго
молчал в трубку. Потом он передал трубку мне и грустно сказал:
— Говори.
— Кто это? Немедленно признавайтесь или я рассержусь! —
услышала я строгий голос бабули, впрочем, не лишенный кокетства.
— Бабулечка, это я.
— Муза? Ты?
В ее голосе было столько разочарования, что я едва не
зарыдала.
— Да, бабуля, это я, твоя Муза.
— И хорошо, — сказала бабуля мстительным тоном, — а то я уже
думала, что это опять сумасшедший, который звонит мне два года подряд.
Я прозрела:
— Себастьен, ты влюбился в мою бабулю?
— Да, — трагично кивнул он своей огромной лохматой головой.
— Я безумно влюбился на старости лет.
— Муза! — тем временем возмутилась бабуля. — Чем ты там
занимаешься?
