— Ха-ха! Муженек наш пришел! — возликовала Морковкина и
злорадно Боречке приказала:
— Немедленно открывай!
Наташенька Замотаева схватилась за голову и взмолилась:
— Не открывайте! Не надо! Это мой муж!
Вновь упакованный в одеяло Боречка, направляясь к двери,
удивился:
— А почему я должен вашего мужа бояться? Мы с вами совсем
незнакомы.
— Вот почему! — воскликнула Наташенька Замотаева, в который
раз срывая с него одеяло и обнажая все его мужское достоинство. — Вот почему!
От глупого действия любимой подруги Марина Морковкина пришла
в полный восторг.
— Правильно! — закричала она. — Пусть этот лох таким и чешет
в прихожую! Твоему Замотаеву вид его очень понравится!
Не имея понятия, о каком лохе идет речь, Боречка Розенблюм
поинтересовался у своей «сладкой курочки»:
— А мне что же делать? Открывать дверь или не открывать?
— Открывай! Открывай! — и словами, и пинками подсказала ему
Морковкина.
А Наташенька замахала руками:
— Нет-нет! Не открывай!
Боречка опять укутался в одеяло и поплелся дверь открывать —
тем более что Замотаев яростным ревом требовал примерно того же. Примерно,
потому, что он-то уже хотел дверь с петель сорвать, но, если откроют, тоже
неплохо.
Так вот, Боречка поплелся дверь открывать, а Морковкина (в
чем мать родила) устремилась за ним — надо же посильней натравить на подругу ее
муженька-рогоносца. А Наташенька от отчаяния забилась в шкаф Розенблюма.
«Сладкая курочка» и ее «петушок ненасытный» были уже в двух
шагах от двери, когда Кроликов Гоша, увидев бесплодность стараний шефа, решил
ему подмогнуть своим звериным ревом.
— Натаха! Блин! Открывай! — заорал он. — Мы знаем! Ты здесь!
Не откроешь, с дверью зайдем!
От этого ора Марина Морковкина так затряслась, словно ее
подключили к розетке.
— Не открывай! — панически зашипела она своему «ненасытному
петушку». — Ни в коем случае не открывай!
— Но тогда они дверь мою вынесут, — испугался хозяйственный
и еврейски рачительный «петушок», решительно направляя руку к замку.
Марина Морковкина схватилась за голову и в отчаянии кинулась
к шкафу. Распахнув одну из дверец, она увидела Наташеньку Замотаеву, трясущуюся
от страха в углу и кутающуюся в свой звездный халат.
Морковкина плюнула на подругу, сказала ей правду в лицо:
«Дура ты!» — и полезла в другую дверь. Там она затряслась от страха совершенно
голая: халата ведь не было у нее.
А Боречка Розенблюм открыть замок не успел: дверь заходила
вдруг ходуном и с чудовищным треском начала выползать из коробки, падая на
него. Охваченный паникой Боречка бросил свое одеяло и понесся…
Конечно же, в спальню. Проходя проторенной тропкой, он
попытался забиться в свой шкаф, но все места были заняты гостьями. Бедному
хозяину квартиры ничего другого не оставалось, как лезть под кровать. И едва он
туда протиснулся, как стены его квартиры задрожали уже от крепкого русского
мата: обманутый муж делился с миром своими ужасными впечатлениями.
А Гоша Кроликов впечатлениями не делился. Подбирая с пола
одежду, разбросанную его гражданской женой Мариной Морковкиной, он был растерян
и непривычно задумчив: "Где я мог эту гадость видеть?
И запах духов какой-то знакомый? Фу! Ну и вонь!"
С этими мыслями он и ввалился в спальню, где с диким ревом
метался пришпоренный ревностью Замотаев. Гоша Кроликов оказался ловчей: он не
стал бестолково бегать по комнате, а проследовал к шкафу и решительно распахнул
ближайшую дверцу. И ахнул.
И злорадно заржал. Во чреве шкафа, свернувшись клубочком,
тряслась Наташенька.
— О сука! Так я и знал! — взревел Замотаев, занося карающий
кулак над женой.
Кроликов повел себя как настоящий мужчина: он кулак
перехватил и спокойно сказал взбешенному другу:
— Пашка, не смей бить слабую женщину.
А Наташенька неслабо совсем завизжала:
— Пашенька! Это совсем не то, что ты думаешь!
И глазами многозначительно указала налево.
Охваченный нетерпением, Замотаев распахнул левую дверцу и,
увидев сиськи-письки Морковкиной, ахнул. И злорадно заржал. И «сладкая курочка»
сидела, свернувшись клубком, только халатика на ней не было, что делало ее позу
значительно живописней.
Качок Гоша Кроликов, увидев гражданскую свою жену в
немыслимо «живописной» позе, почувствовал себя оскорбленным. Почему-то его это
разозлило. С воплем: «Лесбиянка!» — он занес кулак над Морковкиной, но Замотаев
на радостях (все же лесбиянка лучше, чем б…дь) повел себя как настоящий
мужчина.
Он повис у Кроликова на руке и призвал:
— Не смей бить слабую женщину!
Морковкина завизжала вовсе не слабо:
— Гошенька! Это не то, что ты думаешь!
И давай стрелять глазками под кровать.
Но брутального Гошу трудно отвернуть от намеченной цели.
Несмотря на старания Замотаева, его кулак немедленно встретился с глазом
Морковкиной.
И не раз!
Шеф Замотаев, взбешенный бунтом своего подчиненного, грозно
воскликнул:
— Кроликов! Ты уволен!
Но Гоше было не до него: он уже лежал на полу и тянул
Боречку Розенблюма за ногу из-под кровати.
И вытянул!
Совершенно обнаженного Боречку!
Факт его обнаженности был значительно отягощен чулочками
Наташеньки Замотаевой — чулочки таинственным образом продолжали висеть на голом
его плече.
Когда преисполнившийся было доверием Замотаев увидел на
плече безобразно раздетого еврея дорогие чулочки своей жены (сам Наташеньке
покупал!), он растерянно взвыл:
— Это что же здесь, групповуха у вас?
Морковкина пискнула:
— А тебе что, рогоносец, завидно?
А Наташенька сдуру добавила масла в огонь, просветив
муженька:
— Пашенька, я не то, что ты думаешь! Я тут работаю! Это мой
бизнес!
— Ах вон оно что! — взревел Замотаев, прощаясь с последней
надеждой. — Так ты проститутка?! По вызову?! Убью, сука! Убью!
И сразу всех обманул: бросился убивать не жену, а ни в чем
не повинного Боречку Розенблюма.
И вот тут-то Боречка всех поразил. От страха в его хлипком
теле обнаружились такая сила и мощь, что Замотаев с его горой мышц в два счета
был повержен и уложен лицом в грязный пол — сам же поверженный и затоптал пол
башмаками.
