— Отлично, — согласился Верховский. — Я тоже люблю.
Встретились они не во дворе, а на углу Суворовского
проспекта и Таврической улицы — Далила пошла ему навстречу. Они, не
сговариваясь, прогулочным шагом направились по Таврической к музею Суворова.
Говорили в основном о погоде. Остановились, постояли
напротив музея и, опять не сговариваясь, зачем-то перешли через дорогу к ограде
Таврического сада.
Смущены были оба, разговор шел все о той же погоде —
«захватывающая» тема, особенно в Петербурге, где привыкли не обращать внимания
на капризы природы.
На углу Таврического сада снова остановились, еще постояли —
Далила никак не могла начать, а он ни о чем не спрашивал.
И потопали по Кирочной к станции метро «Чернышевская».
Далилу ноги туда вели: она шла привычным маршрутом от своего дома к тетушке
Маре.
«А почему Верховский сюда пошел? — гадала она. — Собирались
же гулять по Таврической, а он вдруг на Кирочную свернул».
Далила злилась на свои пустые, даже глупые мысли, на свою
болтовню о дожде и тумане, на то, что не может собраться с духом. Он злился
только на робость, которая заставляла говорить о погоде. Так и шли, мучимые
нелепостью ситуации: взрослые занятые люди, встретились в центре Питера в шесть
утра…
Чтобы поболтать о погоде.
Он:
— А в прошлом году, помнится, в эту пору был страшный туман.
Она:
— И в этом году туманов хватает.
Он:
— На завтра, вроде бы, синоптики обещают нам прояснение.
Она:
— Хорошие обещания редко сбываются.
Он:
— Смотря кто обещает.
Она:
— Все синоптики врут.
Он:
— Ну уж врут. Ошибаются.
Вдруг Далила подумала: "Стоп, это уже не о погоде. Явно
прослеживается подтекст, за нас говорит подсознание. Но о чем идет разговор? Я
на него нападаю, а он меня успокаивает? Похоже.
Но из этого следует, что он не чувствует за собой тяжелой
постыдной вины. Его терзает нечто другое, не совесть".
Эта мысль вдохновила Далилу: она наконец решилась и задала
свой вопрос.
— Почему вы не сразу обратились в милицию, а прежде
встретились с Мискиным? — спросила она, мучительно ожидая, что он начнет
отпираться.
Но Верховский не отпирался. Он остановился, твердо взял
Далилу под локоть и, глядя ей прямо в глаза, признался:
— Я струсил.
Против воли она поправила:
— Вы испугались.
Он зло потряс головой:
— Нет, именно струсил.
— Как это было? — цепенея, спросила Далила.
Верховский отпустил ее локоть, шумно вздохнул и, вновь
устремляясь по Кирочной, начал свой страшный рассказ:
— Маша мне позвонила и попросила срочно приехать. Я сослался
на занятость. Тогда Маша потребовала…
Он запнулся, потряс головой и поправился:
— Да нет, пригрозила: «Или ты приезжаешь, или я немедленно
ухожу из дома. Я хочу сделать серьезное заявление». Заявлений в последние дни
хватало, но деваться мне было некуда. Я поехал домой. Готов был к чему угодно:
к ссоре, к скандалу, но Маша лежала в луже крови. Вы не представляете, как это
ужасно!
Я смотрел на родную сестру, на свою «мышку-малышку», и
поверить не мог: лужа крови, бледное удивленное лицо, неестественно вывернутая
рука…
Он содрогнулся и замолчал.
Далила пожалела Верховского и продолжила за него:
— На какое-то время вы выпали из реальности, а потом, когда
вернулись в нее, осознали, что обвинить в убийстве могут и вас.
Он вздохнул:
— Вы правы, у меня не было алиби. С утра мотался по городу,
по делам. В машине я был один.
Далила ему все больше и больше верила.
«Если Андрей Машу не убивал, значит, нет смысла пытать его
пистолетом, подкинутым Мискину», — решила она И все же спросила:
— А с какой стороны вы сели в машину к Борису?
— Сел рядом с ним, на переднее кресло, а что? Почему вас это
интересует? — удивился Верховский.
Далила не ответила, а задала новый вопрос:
— Вы долго с ним разговаривали?
— Нет, недолго, минут десять от силы.
— И Мискин не выходил из машины?
— Конечно, не выходил. Я все ему рассказал про Машу. Про то,
как она мне позвонила, как я злой ввалился в квартиру, как увидел там ее в луже
крови…
Я был жутко напуган, весь трясся, даже не помню, что нес.
— Вы первым попросили Бориса об алиби или он вас попросил?
Верховский вздрогнул:
— Об алиби? Нет. Я его не просил. Мне тогда было совсем не
до алиби. Это он мне сказал, что я попадаю под подозрение, что мне нужно алиби.
— Зачем же вы ему позвонили?
Он задумчиво пояснил:
— Мне было страшно. Даже нет, то был не страх, а что-то
другое, намного хуже. Руки, ноги, все тело вышло из повиновения, все дрожало в
каком-то странном ознобе, в голове невесомость, сумбур. Это был…
Нет, не знаю, что это было.
— Это был ужас, — подсказала Далила.
Верховский благодарно кивнул:
— Да, я не мог оставаться один. Рядом с ней. С моей Машей. С
вот такой, неживой. Я не мог взять себя в руки, не мог себя пересилить. Я
просил Мискина поехать со мной, но он заплакал и отказался. Борька Мискин даже
в детстве не плакал. Я его пожалел, сразу пришел в себя и сказал, что не
обижаюсь, что все понимаю. После этого мы расстались и увиделись только на
Машенькиных похоронах.
Далила вздохнула c большим облегчением:
— Выходит, Мискин сам вам алиби предложил?
— Да, он признался, что алиби нет и у него. Мы решили
сказать, что все это время не расставались. Позже к нам присоединились
остальные друзья. Все, кроме Замотаева. У Пашки алиби было, он на складе товар
принимал.
— Я знаю, об этом сказано в отчетах вашего детектива. А
почему, обнаружив труп Маши, вы бросились именно к Мискину? Почему не к
Хренову? Не к Кроликову? Не к Замотаеву? Ведь с Павлом вы всегда были особо
близки.
