– Потом – когда? – спросил Виктор Васильевич,
глядя на нее не то чтобы с опаской, но жалеючи, как на больную. – Не
поздно ли будет – потом? Ведь, очень может быть, с помощью этой штуки
прослушивают вас, чтобы выяснить, когда и куда вы уезжаете, когда именно вас
дома не бывает. Подгадают момент, что и вас нет, и сигнализация барахлит,
явятся, вынесут из дому все... у вас хоть вещи застрахованы?!
– Нет, – честно призналась Алена. –
Не застрахованы мои вещи. Но я думаю... Я, кажется, знаю, кто мне этого «жука»
подсадил. Это не воры, это... как вам сказать... это писатель один, который...
ну, он мне очень завидует, моим книгам, успеху моему... Я думаю, это его рук
дело. Он спит и видит, как бы мои сюжеты украсть. А ведь я их очень часто по
телефону обсуждаю, с подругами, к примеру, да и с издательством, в смысле, с
редактором своим.
Виктор Васильевич посмотрел на нее исподлобья,
потом опустил глаза, кивнул и принялся закрывать трубку с «жучком». Вид у него
был совершенно непроницаемый, однако Алена совершенно точно могла бы сказать, о
чем он сейчас думает: «Ври больше! Могла бы что-нибудь поинтересней придумать,
писательница!»
Могла бы, конечно. Просто времени нет на
обдумывание ситуации. Но ничего, когда Алена останется одна, она ее всецело
обмозгует, разберет по косточкам и разложит по полочкам. И, может быть, даже
поймет, что делать дальше.
Она проводила Виктора Васильевича и еще
немножко постояла, посмотрела на трубку. Пока ничего толкового в голову не шло.
Пожала плечами и, снова забрав сумку с формой, вышла из дому. Все равно шейпинг
пропускать не следует! На страх врагам!
Вдобавок самые неожиданные сюжетные ходы
придумывались ею, самые замечательные догадки приходили в голову, как это ни
странно, именно во время интенсивных махов ногами и руками. Может, и сейчас
повезет?
* * *
Господи, ну почему счастье – это такая
неуловимая штука? Такая увертливая? Ну вот только что, кажется, ты его поймала,
вцепилась в него руками и ногами, ощутила, как оно трепещет, увидела, как
сверкает всеми своими перышками, словно райская птичка, ну вот только что
порадовалась этому до полного обалдения, только решила – все, ты своего
добилась, все мучения и страдания кончились, все устаканилось в жизни, как
вдруг эта птичка затрепетала в твоих руках, забилась, принялась клеваться,
коготками царапаться, словно дикий котенок, а потом выскользнула из рук, как
будто оно не птичка, а уже обратилось рыбкой, во что-то вроде налима
какого-нибудь, хвостиком вильнуло и исчезло в мутной воде каждодневной жизни. И
ты с глупым выражением разглядываешь свои ладони, не в силах поверить, что вот
оно было только что, счастье, ты его держала, владела им, и нет его! То ли оно
золотая рыбка, то ли райская птичка, то ли пушистый трехцветный котенок – да
неважно, всяко оно было, – и вот его нету, и ты не знаешь, вернется ли оно
когда-нибудь. А главное, понять не можешь, что же случилось, что ты сделала не
так? Или просто такая жизнь поганая твоя, что не дается тебе счастье в руки? Не
суждено быть счастливой?
Раечка медленно закрутила кран и подумала, что
счастье можно сравнить еще вот с этими струями горячей воды, которые только что
так приятно омывали тело, а сейчас стекли с него, оставив только неприятное до
дрожи ощущение холода. Зря она потащилась в душ, не так уж и вспотела сегодня
на тренировке. Вообще, можно сказать, еле шевелилась во время шейпа, ни разу
нормального пульса не набрала. А, ладно, кому все оно нужно? На шейпинг она
начала ходить, чтобы похудеть, чтобы Димке понравиться. А раз Димки не будет,
на фиг все нужно – и фигура, и красота? Димка снова исчез...
Да, прошло уже два дня с тех пор, как Раечка
не только испытала самые обалденные ощущения в своей жизни от осознания своей
неотразимости, но и уверилась, что положила свое счастье в банк под большие
проценты. И вот вам – дефолт, курс обвалился, банк рухнул, все сейфы вскрыты,
все хранилища обчищены ловкими ворами!
Димка сгинул – не звонит, не появляется, не
встречает Раечку. Отец, который был так им доволен, снова надулся, снова стал
недоверчивым. Они договаривались встретиться через день-два, а прошло уже три,
но Димки нет как нет. Телефон его не отвечает, хотя и не отключен. Понятно, что
Димка просто не хочет разговаривать с Раечкой. Отец решил, что Димка перепродал
товар кому-то другому. Ну что ж, сам виноват! Зачем ему понадобилось
встретиться с владельцем этих несчастных феромонов? Неужели он не мог отдать
деньги сразу? Или хотя бы часть! Если бы Димка получил аванс, он бы никуда не
делся. Он же порядочный человек. А так... может быть, он и в самом деле нашел
более выгодного покупателя, который ни на какие эксперименты не стал время
тратить, сразу понял, какое выгодное дело ему предлагается, – и выложил
деньги.
И очень может быть, что у этого выгодного
покупателя тоже есть дочь... какая-нибудь тоненькая, длинноногая, с такой
талией, что ей никакой шейпинг не нужен...
Раечка всхлипнула и принялась вытираться.
Холодно стоять мокрой, а вообще-то хорошо бы простудиться и умереть. Чтобы
Димка пожалел... Она будет лежать в гробу, бледная, неподвижная, изнуренная
болезнью (и наконец-то похудевшая!), в белом платье, потому что девушек ведь всегда
хоронят в белом, как невест, а Димка будет стоять над гробом, смотреть на
Раечку, плакать и думать, что никогда он больше не встретит девчонку, которая
бы его так сильно любила.
Она с таким ожесточением вытиралась
полотенцем, что кожа загорелась. С отвращением посмотрела на себя в зеркало.
Ага, заболеет она, как же! Вон какая розовая, какая здоровая. Никакой вирус ее
не возьмет, даже если захочешь нарочно заразиться. А противная писательница
сегодня на шейпинг не пришла – заболела небось. Везет людям...
Раечка обмоталась полотенцем, вышла из душа –
и первой, кого увидела, это именно противную писательницу. Упомяни о черте...
Понятно, значит, она не заболела, а просто опоздала, вот и решила со следующей
группой позаниматься.
Писательница мельком глянула на Раечку,
поздоровалась (эта ее привычка Раечку просто из себя выводила: ну ведь
здороваются только с родственниками и друзьями или с хорошо знакомыми людьми,
на чужих-то какой смысл силы и время тратить?!) и повернулась к Валентине (еще
одна противная, до тошноты вежливая старая грымза).
– Нет, я не заболела, просто работы
много, – сказала писательница, видимо, продолжая начатый разговор, –
вот глаза и устали. Ужасный вид, конечно.
«Отвратительный!» – чуть не воскликнула
Раечка.
Вид у писательницы Дмитриевой и впрямь был
какой-то заморенный. Глаза красные, лицо осунулось. Теперь она выглядела в
точности на свои сорок с хвостиком, а может, даже и на пятьдесят. Интересно, а
почему у таких немолодых людей ноги с возрастом не укорачиваются? Ну ведь
несправедливо же... А у молодых удлинялись бы за их счет!
– Да, у нас в поликлинике тоже кошмар какой-то
именно в последние два месяца, – сказала Валентина.
