У меня похолодело внутри.
– А разве дети должны называть его «папой»?
– Ну конечно! А тебя – «мамой». А ты что думала? У
клиента должна возникнуть полная иллюзия того, что он попал в родную семью.
Именно за это он деньги платит, между прочим!
Повисла пауза, а потом я сказала:
– Нет, ты знаешь, я передумала, никаких представлений.
Если все так серьезно, если надо подговаривать детей…
Невский принялся меня убеждать:
– Да не бойся ты! Дети, чтоб ты знала, с удовольствием
входят в роль. Да и тебе понравится, я уверен. Знаешь, как это затягивает? В
общем, мы обо всем договорились. Сегодня в пять часов я заеду к тебе домой
вместе с клиентом. Если что-то будет не так, подскажу. В первый день
допускаются накладки, зато потом все пойдет как по нотам. Какой у тебя адрес?
Я продиктовала. В последний момент я спохватилась:
– А как его зовут?
– Максим. Максим Малахов.
Трубка запищала короткими гудками, а я попыталась прикинуть,
какими неприятностями в будущем грозит мне эта история. По самым скромным
подсчетам выходило, что мало не покажется. Определенно, самый разрушительный
взрыв – это взрыв энтузиазма у дурака.
Глава 28
Самый точный метеоприбор – это полотенце, вывешенное за
форточкой. Если мокрое – дождь, если колышется – ветер, если нет – украли.
Когда я вышла из дома, на улице хлестал ливень. Зонт почти
не спасал от потока воды. Несмотря на то что школа находилась в пяти минутах
ходьбы, я добралась до нее вся мокрая, словно мышь под метлой. Перед кабинетом
психолога я попыталась привести себя в порядок, вытерла носовым платком лицо и
пригладила волосы. Постучав в дверь и не дождавшись ответа, я заглянула в
кабинет.
– Можно? Я по поводу Игорька Стецюра из третьего «Б»…
За столом сидела женщина и уныло жевала бутерброд с вареной
колбасой.
– Подождите за дверью! – осадила она меня, и я
ретировалась в коридор.
Через десять минут из-за двери раздался крик:
– Входите!
Я вошла в небольшую комнату. Женщина уже не жевала, а
копалась в каких-то бумагах. Она на секунду оторвалась от своего занятия и
молча кивнула мне на стул, стоявший около стены. Я села и принялась изучать психолога.
С первого взгляда я определила Марину Остаповну как
работающую пенсионерку. На ее лице застыло выражение мелочной подозрительности,
а волосы на макушке настолько поредели, что кожа головы, пораженная себореей,
была заметна с расстояния нескольких метров.
Я вспомнила, что школьники называют ее Мариной Гестаповной,
и подумала, что дети все-таки злы. Конечно, психолог не была дамой, приятной во
всех отношениях. Но ведь она выполняла общественно полезную работу и, судя по
проплешине, делала это усердно, а на мизерную зарплату даже не могла позволить
себе купить парик.
Марина Остаповна убрала бумаги в стол, посмотрела на мой все
еще мокрый зонтик и устало поинтересовалась:
– Что, там опять дождь?
– Да, и довольно сильный.
Женщина глубоко вздохнула:
– И когда это кончится? Что же это за город такой,
проклятый всеми богами! Летом здесь адское пекло, зато в остальное время года
то дождь, то снег, то дождь со снегом. И всегда грязь на тротуарах, как в
свинарнике. Ненавижу!
Она с укором взглянула на мои заляпанные сапоги. Я стыдливо
втянула ноги под стул и поспешно поддакнула:
– Вы совершено правы, просто невозможно по улице
пройти.
Психолог продолжила:
– Говорят, если отъехать от Москвы на сто километров,
так там даже небо другое – голубое. И воздух чистый.
Я хотела заметить, что грязи там будет побольше, чем в
столице, но на всякий случай решила не спорить с педагогом.
Марина Остаповна закатила к потолку маленькие глазки, и в
них впервые промелькнуло что-то человеческое:
– Ох, быстрей бы бросить эту ненавистную работу, уехать
в деревню, выращивать там картошку, лук, помидоры… Ведь с подсобным хозяйством
можно прожить на пенсию, как вы считаете?
Я решила польстить учительнице:
– Ну, вам до пенсии еще далеко, минимум два-три года,
правда?
Мечтательное выражение на ее лице мигом сменилось злобным:
– Какие «два-три года»? Мне только сорок пять лет!
Упс! – как выражаются современные подростки.
Теперь Марина Остаповна смотрела на меня с откровенной
ненавистью.
– Вы мать? – сурово вопросила она.
– Нет, я крестная мать, и не Игорька, а его
брата… – Запутавшись в объяснениях, я выпалила: – В общем, я пришла вместо
родителей, in loco parentis.
– Чего? – подозрительно переспросила Марина
Остаповна.
Мне опять стало стыдно, теперь за неуместную ученость. Я
постаралась вложить в свой ответ весь запас обаяния:
– Я тетя Игорька, его родители в отъезде, так что я
временно их заменяю. Можете быть со мной откровенны, я приму все необходимые
меры.
– Меры… – протянула психолог. – Еще
неизвестно, может быть, это школе придется принять меры. Например, изолировать
ребенка от пагубного влияния семьи. Или отдать Игоря в школу для дефективных
детей…
– Господи, да что случилось-то? – испугалась я.
– Вот, – учительница вытащила на стол
листок, – это рисунок Игоря Стецюра на тему «Моя семья». Смотрите сами!
Я взяла рисунок и принялась его изучать. Потом я с сомнением
спросила:
– А вы уверены, что здесь нарисована семья?
– Я, по-вашему, совсем идиотка? – окрысилась
Марина Остаповна.
Я еще раз взглянула на рисунок. Там была изображена рамка,
возможно, от фотографии или от картины. Карандашом были тщательно прорисованы
все завитушки, автор не забыл даже про гвоздь на стене. Вот только внутри рамки
абсолютно ничего не было, только белый фон бумаги.
– Может быть, это шутка? – предположила я.
– Такие шутки заканчиваются диагнозом
«олигофрения», – прогремела Марина Остаповна, потрясая книгой «Психология
в школе». – Или лишением родительских прав.
– За что?!
Психолог поправила остатки волос на макушке и важно
произнесла:
– Фактически ребенок отказался нарисовать свою семью.
Он ее просто проигнорировал. Это свидетельствует о крайне неблагоприятной
атмосфере в доме. Думаю, Игорь ненавидит своих родителей, а также братьев и
сестру. Скажите мне откровенно: как часто вы его бьете? И чем конкретно:
полотенцем, ремнем, подтяжками, веником, резиновым шлангом, железной палкой?
Или просто чем под руку попадется?
