– Я сдаюсь! – вскрикнул офицер торопливо и
протянул саблю эфесом вперед.
Засядько взял, небрежно швырнул себе за спину к дверям. Там
послышались голоса русских гренадеров. Афонин выругался, но успел поймать саблю
на лету.
– Уведи пленного, – велел Засядько.
– А эти? – спросил Афонин, указывая на плавающие в
крови трупы.
Засядько отмахнулся:
– Черт с ними. Пусть хозяева сами убирают.
Из глубины комнаты донесся старческий голос:
– Я благодарю великодушного русского офицера… Конечно,
мы уберем сами… Все, чем можем отблагодарить…
В глубоком кресле, едва видимый из-за высоких
подлокотников, сидел глубокий старик. Из-за спинки выглядывала девчушка лет
пяти, у нее были живые глаза, смышленое личико. А в углу высокий мужчина
хлопотал над плачущей женщиной. Когда он обернулся, Александр ахнул, дернулся,
словно получил неожиданный удар в живот.
Это был Грессер, располневший, с нездоровой желтой кожей,
впавшим ртом. А когда плачущая женщина отняла ладони от лица, Александр
узнал Кэт. Она тоже пополнела, но лицо ее еще оставалось свежим, только у рта
залегли скорбные морщинки. Лицо ее было мокрым от слез, губы распухли.
Александр заметил, что платье ее было разорвано на груди, а на щеке пламенели
отпечатки толстых пальцев.
Появились слуги, запричитали, начали уволакивать трупы,
вытирать кровь, захлопотали вокруг хозяина. Александр пошел к дверям, на сердце
была такая горечь, что не мог остаться и разговаривать с людьми, один из
которых предал, а второй сделал все, чтобы склонить к такому предательству и
потом упиваться победой.
На пороге он ощутил, что его дергают сзади за полу. Девчушка
смотрела снизу вверх серьезно и по-взрослому мудро. У нее были глаза Кэт,
только серые, а в волосах как огонек пламенел оранжевый бантик. Она спросила
требовательно:
– А почему ты уходишь?
– У меня солдаты, – ответил он. – Надо о них
позаботиться.
Она подумала, морща курносый носик:
– А кто заботится о тебе?
– Я сам, – ответил он серьезно. – Сильные
должны заботиться о других, потом о себе.
Она опять подумала, решила:
– Я буду о тебе заботиться. Ты ж смотри, жди меня.
Я еще чуть подрасту и выйду за тебя замуж.
Он осторожно поднял ее на руки, засмеялся:
– Ты еще помнишь?
– Разве такое забыть можно? – удивилась она.
Он ощутил, что ребенок ставит его в затруднительное
положение.
– А сколько тебе лет?
– Пять. Скоро будет шесть.
– Да, – согласился он. – Тогда замуж почти пора.
Тогда было еще рано… сколько тебе было, три годика?.. А теперь пора…
Она уютно устроилась у него в кольце рук, словно в
гнездышке, смотрела все так же серьезно. Чувствовалось, что ей нравится у него
на руках возле широкой груди, за которой так часто бухает сильное горячее
сердце.
– Я знаю, – сказала она с сожалением. – Но
мама почему-то против. Я с ней уже говорила! А я бы уже сейчас могла
разглаживать вот этот шрам… Ты такой печальный и одинокий…
Она коснулась розовым пальчиком его лба, потрогала глубокую
складку между бровей. Ему стало трудно дышать. Он осторожно опустил ее на пол:
– Шрамы на теле я оставляю другим. У меня только один
шрам, но он глубоко внутри. Прямо на сердце.
Из глубины комнаты послышались сразу два голоса:
– Оля!
– Оля, иди сюда!
Александр поцеловал ребенка в щеку, тот подставлял
требовательно, и быстро вышел. Спускаясь по мраморной лестнице, чувствовал, как
его попеременно душат то гнев, то боль.
Во дворе пленные забились в угол между сараем и конюшней,
в них летели комья грязи, камни, палки. Челядь неистовствовала, вымещая
обиды. Гренадеры лениво отгоняли греков, объясняли жестами, что пленный –
уже не противник, с ним вообще-то можно бы и по-людски. Да и вообще не
по-христиански бить и топтать неоружного.
Глава 20
Оставив пленных в замке под охраной местной милиции,
крестьян с оружием, он повел свой десантный батальон обратно. На том конце острова
в уютной бухте ждет фрегат Баласанова. Однажды оглянувшись, Засядько увидел,
что в сотне шагов за его колонной солдат ползет телега. На передке сидит черный
как арап грек, без нужды взмахивает кнутом, а посреди телеги виднеется женская
фигура. Она наклонилась над ребенком. Грессер угрюмо восседал сбоку.
Они двигались без остановок до полудня, как вдруг Афонин
заорал радостно:
—Ваше благородие, корабль!
Он стоял в десятке саженей впереди на круче, размахивал
треуголкой. Засядько крикнул раздраженно:
– Что за корабль?.. До наших еще верст тридцать.
А чужих тут быть не должно!
– Корабль! – настаивал Афонин. – Не французский,
это точно. И не турецкий. Их флаги я знаю.
Заинтересованный, Засядько взбежал на каменную гряду. Далеко
впереди внизу в блистающей лазури медленно двигался корабль. Это был барк или,
скорее, баркантина, паруса приспущены, корпус блистает чистотой, мачты явно
недавно выкрашены, весь он выглядел чистым, ухоженным и сразу вызывал симпатию.
– Этот корабль мог бы взять наших… соотечественников, –
решил он быстро. – Если, конечно, идет в Россию. Или будет заходить в
российские порты.
– Значит, свернем к воде? – бодро спросил Афонин.
– Свернем, – согласился Засядько. – Даже более
того, искупаемся.
Восторженный рев был ответом. Солдаты, одетые по-российски
добротно, обливались потом в средиземноморскую жару. Засядько пользовался
каждой возможностью загнать их в воду, солдаты всякий раз самозабвенно
бросались в чистейшую теплую воду, барахтались среди лазурных волн, визжали от
счастья, как малые дети, топили друг друга, ловили на мелководье крабов и, вопя
дурашливыми голосами, шарахались от медуз.
К воде двигались с такой скоростью и неудержимым
напором, что, будь впереди любой враг, дрогнул бы и побежал, видя горящие
страстью глаза и целеустремленные лица. Засядько на ходу расстегивал мундир,
грудь начинала дышать глубже и свободнее: от набегающих на берег волн веяло
свежестью.
Оглянувшись непроизвольно, он увидел, как далекий возница
завопил, взметнул над головой кнут, начал нахлестывать лошадок, тоже стремясь
быстрее добраться к воде.
Далеко на берегу виднелся рыбацкий домик, два сарая для
сушки рыбы, развешанные на шестах сети, но главное, что заставило Засядько
подозвать Афонина, были три лодки у причала:
– Сбегай к рыбакам. Спроси, чей это корабль. Попроси у них
лодку. Скажи: если перевезут двух взрослых и ребенка на корабль, мы заплатим.
