Держа меч обеими руками, он прижал его к груди, вскинул к
небу, призывая Вотана. Лицо озарилось хищной улыбкой, глазами цепко держал лицо
противника.
Владимир терпеливо ждал. Оба лезвия поблескивали в руках,
как мокрые змеи. Олаф наконец подобрал щит, небрежно прикрыл левую сторону
груди и шагнул вперед.
– До первой крови! – предупредил конунг строго.
По его знаку двое дюжих воинов встали за спиной Владимира и
вдвое больше – за Олафом. В их руках были толстые веревки.
Конунг резко взмахнул рукой:
– Начали!
Олаф не бросился вперед, как ожидал Владимир. Бой был бы
слишком короток, показать себя не удастся, собравшиеся будут разочарованы. С
широкой улыбкой, играя мышцами, он без нужды пошел по кругу, зато давал всем
полюбоваться его рельефной спиной, где одни молодые мышцы, ни капли жира,
широко и мощно разводил в стороны длинные мускулистые руки.
Владимир, который сам вел бы себя так же, сразу же
инстинктивно выбрал роль тихого и незаметного бойца. Не делая лишних движений,
не напрягая без нужды мышцы, он отодвигался от наступающего Олафа, делая
ритуальный круг, пока снова не оказались каждый на прежнем месте.
В толпе кричали, подбадривали. Олаф торжествующе улыбнулся,
внезапно вскрикнул весело и страшно, взвился в воздух, одним прыжком преодолев
расстояние до хольмградца. Владимир поспешно сделал шаг назад и в сторону, его
мечи распороли воздух.
Зазвенело железо. Олаф ловко принял удар серединой щита, где
блестела широкая бляха, Владимир отбил меч викинга. Оба отступили на шаг, удары
были не в полную силу.
В толпе орали, подбадривали Олафа. Крики становились все
злее, кто-то уже вопил исступленно, требовал крови. Владимир быстро зыркнул по
сторонам, поймал озабоченный взгляд конунга.
Олаф подбадривающе кивнул Владимиру:
– Держись!.. Я иду.
– Жду, – ответил Владимир.
Олаф шагнул, красивый и напряженный, чуть пригнувшись, меч в
правой руке, щит в левой, шагнул еще… и тут хольмградец словно взорвался. Оба
меча заблистали с такой скоростью, что слились в две сверкающие полосы.
Вместо хольмградского конунга заметалось четырехрукое
чудовище с четырьмя, а не двумя мечами. Конунг даже вспомнил такую статуэтку
восточного купца, видел в Царьграде, бог разрушения. И мелькали мечи
хольмградца с такой скоростью, что он был, как червяк в кокон, закутан в
сверкающий шар из полос закаленного железа.
Не успела замершая толпа перевести дыхание, как этот вихрь
из металла надвинулся на грозного викинга. Лязг железа превратился в сплошной
звон. Олаф пытался вскинуть меч, но с ним словно бы дрались три противника:
удары сыпались справа и слева.
Звон неожиданно оборвался. Хольмградец отпрыгнул, а Олаф
стоял потрясенный, смотрел дико. В левой руке была зажата ременная петля щита,
а тот, раскрошенный на щепки, усеивал землю на три шага вокруг. Меч был
выщерблен в трех местах, да так сильно, что крепкий удар оставит в ладони
викинга лишь рукоять. Но главное, что на груди и плечах Олафа кровоточили
надрезы!
Молчание было полным. Все застыли, словно вмороженные в лед.
Конунг первым совладал с потрясением. Сказал хрипло, в голосе был стыд и в то
же время великое облегчение:
– Бой окончен. Победил хольмградский конунг Вольдемар.
В толпе молчание все еще длилось, победа хольмградца была
полной, даже чересчур, но Олаф, похоже, только сейчас осознал глубину
поражения. Он провел ладонью по груди, слизнул кровь. Синие глаза налились
кровью. Голос стал яростный:
– Что царапина? Мы все возвращались из походов и не с
такими ранами! Но возвращались победителями!
Он отшвырнул иззубренный меч, пошел на Владимира, раскидывая
огромные руки. Конунг не успел сделать знак людям с веревками, как Владимир
разом отшвырнул мечи. Взгляд, который метнул на конунга, был требовательным.
Мышцы на руках Олафа вздулись, как сытые змеи. На спине обозначились
и застыли в каменной твердости две широкие, как щиты, пластины мускулов, их
разделяла выемка хребта. С боков поднялись и застыли крылья тяжелых мускулов.
Даже шея стала толще, голова как бы врастала в могучий торс. В глазах было
обещание скорой и жестокой смерти.
Владимир в последний миг отступил на шажок, избегая захвата.
Олаф тяжелее, полагается на звериную силу. Но зверь побеждает лишь того, кто не
воспитан в борьбе с неведомым врагом. Олаф сильнее, но ему не приходилось
бегать с мешком, набитым камнями, не стискивал ногами бока коня, чтобы трещали
ребра, викинги все еще не знают коней, сын конунга привык побеждать среди таких
же, как и он сам!
Он еще раз избегнул захвата, затем, перехватив за кисть,
дернул, сам ушел в сторону и небрежно дал подножку. Олаф как падающая скала
обрушился на каменистую землю, проехал на животе, обдирая лицо и локти, вскочил
– яростный, с искаженным ненавистью лицом.
Владимир снова избежал захвата, опрокинул еще и еще, а на
третий раз Олафу удалось захватить его обеими руками. Владимир ощутил, как
затрещали ребра, в глазах потемнело. Зрители затаили дыхание, криков уже не
было.
С трудом применив способ, которому учил еще Сувор, Владимир
услышал, как вскрикнул от боли викинг, выскользнул из его мокрых от пота рук,
внезапно ударил под ложечку. Викинг схватил ртом воздух, лицо побледнело.
Владимир отступил на шаг, опустил руки. Пусть видят, что опять мог бы сразить
надменного сына конунга!
Олаф судорожно вздохнул, наполнил грудь воздухом, взревел и
бросился на противника. Владимир видел, как морщился конунг. Старый воин
понимал, что сейчас его сын проиграл бой бесповоротно. Ярость хороша только
против ярости.
Еще дважды Владимир опрокидывал взбешенного викинга. Тот был
весь в царапинах и ссадинах, правую сторону лица расцвечивал кровоподтек, изо
рта текла кровь. Когда поднялся в последний раз, изо рта вместе с кровью пошла
пена. Он дико вращал глазами, трясся, в вытаращенных глазах было безумие.
– Берсерк! – раздались крики среди
собравшихся. – Он стал берсерком!
– Олаф? Он не был…
– Берегитесь!.. Он всех…
Конунг взмахнул рукой. Веревки взвились в воздух, на
ревущего в ярости викинга набросились и те, кто стоял за его спиной, и те, кто
готовился вязать хольмградца. Олаф бешено сопротивлялся, катался по земле, две
веревки лопнули, он орал и впивался в них зубами, один воин вскрикнул и затряс
окровавленной кистью, разбрызгивая красные капли.
Владимир старался не смотреть на конунга. Берсерки всегда
были позором семьи. Их брали в набеги, но в мирное время изгоняли из селений под
страхом немедленной смерти. Им разрешалось жить, как зверям, только в дальних
пещерах, куда не позволяли остальным гонять скот и охотиться. Даже само слово
«викинг» является бранным, как на Руси – тать, или разбойник, а уж берсерк –
это не просто разбойник, а порченый разбойник, который в припадке может убить и
лучшего друга, как во сне, так и наяву.
