Войдан кивнул:
– Добрый мед делает Сувор… Ты прямо в точку, княже. Что
значит светлая голова дадена! Живешь в лесу среди медведев, пням молишься,
окромя скотов ничо не зришь, да и сам… гм… а все ж к свету тянешься.
Владимир смотрел подозрительно. Когда Войдан хвалит и когда
издевается, различить трудно. И то и другое у него получается с уважительным
киванием, почтительным понижением голоса.
– Но человеку, – продолжил Войдан окрепнувшим
голосом, он отставил кубок и вытер губы, – мало просто решиться! Надо еще
обставить страшными клятвами, сжечь за собой все мосты, засыпать лазейки,
убрать все пути в старую жизнь. Тебе особо трудно, княже. Когда ты был нищим
отроком, вставал до восхода солнца и до захода упражнялся с мечом и щитом, то
лишь тянулся за другими, могучими и умелыми в бою. Когда ты рвался к власти и
тогда лишь хотел сравняться с другими князьями! Но теперь ты могуч и умел в
бою, теперь ты – князь. Да не просто князь, а князь над князьями. Ты можешь все,
никто не пикнет против. Ты возымел все, что могут дать старые боги: власть,
богатства, земли, а главное, все девки и бабы земли Русской – твои. Но когда
душа твоя выросла и взматерела, то тебе становится мало даже всех женщин мира…
Мало, подумал Владимир. Сердце кольнуло, ощутил сладкую
боль. Войдан прав, ему нужно больше, чем все женщины мира! Ему нужно ту,
Единственную.
– А какой, по-твоему, нужен бог из новых? – Он
сказал, ужаснулся и тут же торопливо добавил: – Это я так, из любопытства.
Своих русских богов я менять не собираюсь.
Войдан сдвинул плечами:
– Я бы, доведись выбирать, пошел дорогой ислама. Она
чуть прямее других… Там молодой бог, сильный, ярый, из кожи вон лезет для
своего народа. Он так и заявил в первой же суре – это их первая заповедь. Аллах,
мол, ничего не делает для себя, а только для человека! К тому же Аллах
понаблюдал за другими богами – времени у него хватило! – сильные стороны
взял, от слабых по возможности отказался… На сегодня, я бы сказал, он самый
лучший.
Владимир зябко передернул плечами:
– Ты так спокойно хулишь наших богов…
– Хулю? – удивился Войдан. – Когда ты слышал
хулу? Просто новые боги учитывают опыт своих отцов. Яхве родил Христа, тот
пошел дальше бати, разве это хула? А Христос родил Мухаммада… или Аллаха, я не
больно силен в теологии… знаю только, что вера Христа уже шестьсот лет жила,
цвела, гнила, плодила великие дела и великие злодеяния… Понятно же, что
Мухаммад, все это видя, должен был в учение своего отца внести поправки…
Поправок набралось так много, что пришлось объявить подправленную веру своей. А
люди, у кого своя голова на плечах, пошли за ним.
– А кто не пошел – все дураки?
– Нет, просто сидни. Таких на свете как травы. Чужую
веру отвергают не потому, что своя лучше, а потому, что даже не хотят подумать,
сравнить… У них один довод: наши отцы-деды жили по энтой вере, так и мы жить
будем! Эту леность и тупость мы зовем крепостью в вере.
Владимир искоса наблюдал за воеводой. Войдан даже говорит
другим голосом и с другими интонациями. Повторяет чьи-то слова. На миг Владимир
ощутил острейшую зависть: вот что значит с детства уйти скитаться по чужим
странам! Ничего кроме силы и храбрости, но знает о жизни души больше, чем он,
который ищет во смятении, мятется, доискивается до всего сам… А этот
понаблюдал, как выбирают веру десятки других, послушал их споры и уже знает
больше…
Ночь была звездная, он вышел и сел на ступеньку крыльца.
Неведомая тоска заполонила сердце, хотелось почему-то плакать. Или вскочить на
коня и нестись сломя голову, не разбирая дороги. Да так, чтобы у коня выросли
крылья!
– Боги… – прошептал он. – Не печалиться, что рос
без отца, а радоваться должен… За широкой спиной героя-отца кем бы я был? Отец
решал бы, а я бы перекладывал все тяготы на его плечи… Все сладкое мне, горькое
– отцу… А так моя чаша полна и горечью, и сладостью. Но без отца я научился
быть мужчиной с детства. Это все я, не мой отец!
Он встал, не в силах сидеть, грудь вздымалась, как волны
прибоя в начале бури.
– Отец меня породил, – прошептал он, – но по
жизни вели меня вы, боги! Взяли меня под свои могучие длани. Я всюду чувствовал
ваши неусыпные очи: Сварог, Перун, Сварожичи! Милая Среча, пряди мою нить, пока
я не отблагодарю богов за их ласку. А ты, мудрая Несреча, не обрывай эту нить,
пока не выполню волю богов, мне еще неведомую!
Он спустился с крыльца. Утоптанная до крепости камня земля
блестела, покрытая росой. На востоке светлеющее небо медленно озарялось
розовым. Дыхание его становилось совсем горячим, сердце стучало часто и мощно.
– Я должен что-то сделать, – сказал он, задыхаясь. –
Я чувствую это! Но я еще не понял, для чего рожден. То ли как Аварис, который
крошки хлеба не взял в рот, пока по всей земле не пронес стрелу, то ли как
Таргитай, что дал потомство бесчисленным народам, то ли как Михайло Потык, что
велел приковать себя железными цепями к воротам Киева, дабы остаться навеки его
защитником…
В тишине громко и страшно прокричала ночная птица. Он
вздрогнул, обратил взор к виднокраю. Розовый свет наливался победным пурпуром,
вспыхнуло в небе, как подожженное стрелой степняка, облачко. Запылали и другие,
их доставали из-за края земли огненные стрелы Сварога.
– Клянусь, – сказал он вполголоса. – Клянусь
огненным мечом пращуров, что в час беды встает из-под земли в городе Киеве,
клянусь Мардухом – духом смерти Мары, клянусь молотом Пуруши… что ежели не
стану жить по воле богов, если не выполню их начертание, то пусть не попаду в
вирий, не войду в солнечную дружину Сварога! Пусть меня тогда упыри утянут в
свой подземный мир, где я стану едой яжей-смоков…
Он сам не заметил, как вышел из терема, поднялся на вершину
кургана. Под ногами были погребены древние богатыри. По кощюнам, когда с
востока надвинулись черные орды врагов, их встретило только одно маленькое
племя скифов. Они сдержали врагов, пока к ним не пришло на помощь племя русов.
Вместе разгромили врага, но сами потеряли больше половины своих воинов. Тогда и
объединили племена, стали одним народом. А здесь захоронили павших.
– Теперь, – сказал он хриплым от волнения голосом,
тягостное и одновременно гордое чувство заполнило грудь, – отступать
некуда! Не давши клятву – крепись, а давши…
Странное дело, урезал свою свободу, но почему-то ощутил, как
будто бы с плеч свалилась странная тяжесть!
Глава 33
Волхв Борис когда-то был воином страшным по силе и лютости.
Тридцать весен успел он повидать, когда в страшной битве с хазарами изрубили
так, что и доныне страшно смотреть в его лицо, перекошенное жуткими сизыми
шрамами. Никогда больше не улыбнется, мышцы срослись иначе, но что красивое
лицо для мужчины? А вот нога…
Ее срубили огромным топором так чисто, будто сочный стебель
молочая. Любой бы помер, но вблизи случился кудесник, прямо среди сечи стянул
тугим поясом обрубок выше раны, не дал истечь кровью. И хоть и сомлел воин, но
выжил, очнулся среди трупов. Его подобрали, отнесли на подводу. Князь Игорь
велел взять его на прокорм, заслужил верной службой Отечеству.
