– Почему?
– А у Борьки своей квартиры нет, он по
женам кочевал. Одна выгонит – другая подберет. Говорят, в молодые годы
хорош собой был, а сейчас на старый носовой платок похож. Оно и понятно!
Зюка остановилась и перевела дух.
– Интересно, почему Жанночка польстилась
на такого малосимпатичного мужчину…
– А, – отмахнулась Зюка, – да я
могу штук десять его любовниц до нее назвать. Лена Рокотова из галереи «Марс»,
Танька Седых – журналистка с телевидения…
– Погодите, погодите, вы только что
говорили, будто с Борисом Львовичем в вашем кругу никто не хотел иметь дела…
– Кто, я? Чушь! Да Борька переспал со
всем, что шевелится!
У меня закружилась голова. С ума сойти!
Сначала она выливает ведрами сплетни, потом тут же отрицает сказанное…
– Значит, Борис Львович не любил Аню?
– Душенька, – пропела Зюка, –
ну какая может быть страсть между козлом и жабой?
Я не успела спросить, кто из супругов
земноводное, а кто млекопитающее, потому что зазвонил телефон.
– Милочка, – защебетала Зюка, –
жду, жду…
Потом она положила трубку и пропела:
– Ну и зачем я вам нужна?
– Просто хотелось узнать кое-что о Жанне,
о последних минутах сестры…
– Я очень любила Жанночку, – с
чувством выпалила собеседница. – С ее смертью я лишилась одной из
лучших подруг!
Я подавила улыбку.
– Мне говорили, что Жанна очень обиделась
на вас за разгромные рецензии в журнале…
– Вы, душечка, кто по профессии? –
прищурилась Зюка.
Ей-богу, если она не наденет очки, весь эффект
от косметических операций пойдет прахом!
– Музыку преподаю, в школе!
– Ах так, – протянула Зюка и
снисходительно пояснила: – Творческому человеку нельзя льстить, художника
нужно стегать бичом, только тогда он создаст настоящие произведения. Тот, кто
без конца хвалит, оказывает живописцу медвежью услугу, тормозит творческий
рост. Такова моя позиция, и Жанночка ее в конце концов приняла. Последние годы
мы были очень близки, очень!
– Тогда, может, вы знаете, где ее
дневник?
– Что?
– Жанна вела записи, каждый прожитый день
описывала…
Зюка заметно напряглась.
– Первый раз слышу… Вы ничего не путаете?
– Нет, она скрупулезно записывала
события. А вы говорите, что были очень близки…
– Ну, – принялась выкручиваться
Зюка, – все-таки у человека должно оставаться что-то свое, глубоко личное…
– Значит, про дневник вам ничего не
известно?
Зюка начала быстро рыться в ящике стола.
– Душенька, с огромным удовольствием
поболтала бы с вами еще, но, к сожалению, опаздываю на встречу. Сделаем так, я
позвоню вам, когда выдастся минутка, обязательно на этой неделе, давайте
телефон.
– Я не москвичка, из Иркутска.
– Где вы остановились?
Не задумываясь, я ляпнула:
– Гостиница «Морская».
Зюка даже не переменилась в лице.
– Где же такая?
«Сама не знаю», – чуть не ответила я, но
нашлась:
– Провинциалу трудно в Москве
ориентироваться, не могу запомнить названия улиц, хоть режьте. Сажусь в такси и
прошу: «Отвезите в «Морскую».
– Правильно, – одобрила
собеседница, – я так в Париже поступаю. А в номере должен быть
телефон.
– Наверное.
– Звоните, милочка, – прощебетала
редакторша и, с ласковой улыбкой подав визитную карточку, буквально вытолкала
меня в приемную. – Извините, я тороплюсь!
Никогда я еще так бездарно не проводила
беседу. Ничего, кроме старых сплетен, не узнала.
В предбаннике перед Зюкиным кабинетом никого
не было. Девственно-чистый письменный стол, даже без телефонного аппарата, всем
своим видом сообщал – у секретарши выходной, или она на бюллетене. По
левой стене, у входа в кабинет, располагались шкафы. Недолго думая, я открыла
дверцы и нырнула внутрь. Говорливая Зюка торопится на встречу, значит, сейчас
уедет, а я прошмыгну в кабинет и пороюсь в письменном столе, вдруг чего
интересное найду.
В шкафу висело два пальто, похоже, мужские. От
одного сильно пахло туалетной водой «Шевиньон». Стараясь не закашляться, я
пыталась вслушаться в звуки, доносившиеся из кабинета.
Зюка, цокая каблуками, нервно ходила по
комнате туда-сюда. Потом раздался ее голос:
– Наконец-то! Почему трубку не снимаешь!
Очевидно, собеседник начал оправдываться,
потому что редакторша сердито оборвала его:
– Ладно, потом врать будешь. Лучше
слушай! Дело дрянь. Ко мне сейчас приходила баба, та самая, которую Анька
наняла в агентстве следить за Борькой. Наглая, жуть! Решила, что я ее не узнаю,
и прикинулась Жанкиной двоюродной сестрой. Начала расспрашивать, то да се… Ну я
ей ничего не сказала, кроме того, что все и без того знают. Уболтала дуру
вусмерть, велела ей звонить и вытолкала.
Воцарилось молчание, потом Зюка сердито
сказала:
– Ты не дослушал. Во-первых, она ищет
дневник, который вела Жанна, во-вторых, сказала, что не москвичка и живет в
гостинице «Морская».
Вновь повисла тишина, затем редакторша гневно
воскликнула:
– Ты идиот! Ну зачем ей говорить про
«Морскую»! Да я чуть чувств не лишилась, еле-еле лицо удержала. Господи,
неужели и впрямь все известно? Нет, я не переживу, умру, повешусь…
И опять наступила тишина. Наконец Зюка
вздохнула:
– Хорошо, сейчас приеду.
Последние слова она произносила, уже стоя в
приемной. Я вжалась в заднюю стенку шкафа, стараясь не шелохнуться.
Зацокали каблуки, потом раздалось шуршание пакета и тоненький скрип. Выждав для
надежности еще минут пять, я вывалилась из убежища.
Предбанник был пуст, только в воздухе витал
запах дорогих французских духов. Я подергала дверь кабинета –
закрыто. Что ж, придется убираться восвояси. Но не тут-то было! Бдительная
Зюка, покидая помещение, заперла и приемную. Несколько минут я осторожно
вертела ручку и ничего не добилась. Ну и что делать? Ночевать в редакции?
А если вдруг кто-то войдет, как я объясню свое присутствие?
