Мария хотела сказать что-нибудь гневное, но нашла в себе силы лишь для глупой фразы:
— Я не машина, доктор.
— Конечно, — мгновенно согласился Иевлев. — Именно поэтому я и взялся за вас. Беда в том, что в машинах я ни черта не понимаю.
Мария переносила врачебные процедуры стойко и безропотно. А доктор все приговаривал, дружелюбно улыбаясь:
— Милая моя, у вас обычный кризис среднего возраста. Хотя, должен отметить, что в вашем возрасте данный кризис принимает масштабы эпидемии.
К тому моменту Марии еще не исполнилось и тридцати. Что жизнерадостный коновал пытается ей сказать? Что у нее наступил преждевременный климакс?
А тот все приговаривал:
— Вы не одиноки, поверьте. Женщин с проблемами, подобными вашим, я встречаю едва ли не каждую неделю.
Да что он может знать о ее проблемах! Счастливый, жизнерадостный идиот, думала о нем Мария. Что он вообще знает о проблемах? И, господи, что он знает об одиночестве?
— Вы еще молоды, — продолжал щебетать доктор. — Встретите мужчину, влюбитесь… У вас все впереди. А я починю вас. Сделаю из вас настоящую конфетку.
И тогда Мария не сдержалась.
— Вы замените мне ногу на новую? — мрачно поинтересовалась она. — Или, может быть, воскресите моего погибшего мальчика?
— Нет, но…
Он не нашелся, что ответить. И больше уже не пытался болтать с ней.
Но у них состоялся еще один короткий разговор. Во время последней перевязки, уже собрав свой кожаный саквояжик, доктор вдруг пристально посмотрел на пациентку сквозь блестящие стеклышки очков и вдруг сказал:
— Есть люди, которых не берет смерть. Возможно, вы из них.
Мария посмотрела на него удивленно.
— Вы думаете, что я не смогу умереть, даже если сильно этого захочу?
Доктор поправил пальцем очки и ответил:
— Точно не знаю. Но думаю, что проверять это больше не стоит.
Она поверила доктору на слово и не стала делать вторую попытку.
* * *
— Спасибо, что вы пришли.
— Да не за что, — ответил за всех Стас Малевич. На губах у него поигрывала всегдашняя лукавая полуулыбка. — Только вот труппа у нас с вами стала маловата. Может, привлечем ребят из других групп?
— Может быть, — согласилась Варламова. — Я подумаю.
Она закурила сигарету.
— У вас расстроенный вид, — заметил Виктор. — Что-то еще случилось?
В голову Марии пришла идея.
— Сегодня я встречалась со знакомым, — сообщила она. — Со следователем.
— И что?
— Он сказал, что недавно в районе университета нашли тело убитого бомжа.
Бронников и Малевич переглянулись. Эдик Граубергер поправил пальцем очки и обронил:
— Кошмар.
Варламова покачала головой:
— Да, его зарезали. На его теле обнаружено несколько колотых ран.
На лицах парней появилось недоумение.
— Зачем вы нам это рассказываете? — спросил Виктор.
Мария вздохнула.
— Сама не знаю. Человек погиб… Грустно.
Виктор усмехнулся:
— Бомжем больше, бомжем меньше… Мир ведь не изменился. А если изменился, то только к лучшему. Мы будем репетировать или обсуждать смерть какого-то бродяги?
— Тебе его совсем не жалко?
Виктор чуть прищурил один глаз, отчего лицо его приобрело выражение холодной насмешливости.
— Честно?
— Честно, — отозвалась Мария.
Виктор покачал головой и твердо заявил:
— Нет.
— Может, даже хорошо, что его убили?
— Может быть, — неожиданно ответил Стас Малевич. — Я не вижу никакого смысла в существовании бомжей и бродяг. Кроме одного — действовать нормальным людям на нервы.
— Нормальным людям… — задумчиво проговорила Мария. — А у тебя есть четкие критерии нормы?
— Они очевидны и не нуждаются в четкой формулировке. Но если вы хотите, чтобы я их перечислил…
— Не стоит, я заранее знаю, что ты скажешь, — качнула головой Варламова. Затянулась сигаретой и задумчиво произнесла: — А может быть, смысл существования несчастных людей в том, чтобы будить в людях милосердие?
— Милосердие — бесполезная абстракция, — вступил в дискуссию Эдик Граубергер, поблескивая очками и пощипывая пальцами русую бородку. — Люди проявляют милосердие к врагу лишь потому, что опасаются со временем сами оказаться на его месте. Это нечто вроде страховки: я помогу тебе, а ты, если со мной случится беда, поможешь мне.
— Значит, милосердие — лукавство?
— Конечно. Лукавство, обусловленное расчетом. В случае с бомжем я не вижу смысла лукавить.
— А если ты сам когда-нибудь окажешься на его месте? — поинтересовалась Мария.
Граубергер усмехнулся.
— Тогда купите на Черкизовском рынке пистолет и пристрелите меня.
Мария вздохнула:
— Ох, молодежь… Все-то у вас ясно, все-то у вас определенно. Но это пока вы молоды. Со временем жизнь возьмет свое и надает вам пинков.
Парни переглянулись. Потом усмехнулись.
— Мария Степановна, а что если вам взять шефство над парочкой бомжей? — с ядовитой улыбкой осведомился Виктор Бронников. — Помоете их, высушите, накормите и уложите в свою постель. Прямо на свои девственно-чистые простыни.
— Бронников, не хами!
Виктор потупил взгляд.
— Простите, не хотел вас обидеть. Мария Степановна, давайте лучше продолжим репетицию. Что мы там репетировали? «Идиота»? Ах нет, пардон, — «Гамлета». Хотя, честно признаюсь, не вижу большой разницы.
— Виктор, наши репетиции — факультативное и необязательное занятие. Могу я узнать, почему ты сюда ходишь?
— У меня никогда не было подобного опыта, — спокойно объяснил Бронников. — А я люблю узнавать о жизни что-то новое.
— И о смерти? — прищурилась Мария.
Бронников выдержал ее взгляд и невозмутимо ответил:
— И о смерти тоже.
— Хорошо, — выдохнула Мария. — Теперь все за работу. Повторим сцену с черепом. Где у нас череп?
— Вот он, — хмыкнул Бронников, достав из спортивной сумки футбольный мяч. — Подойдет?
— Вполне, — ответила Мария. — Начинаем.
Парни, занятые в сцене, подступили друг к другу поближе. Непонятно почему, но у Марии вдруг стало тоскливо на душе. В памяти всплыла сцена из одного фильма, в котором она когда-то играла. Яркий свет осветительных приборов… кинокамера, похожая на огромное черное насекомое с единственным глазом, плотоядно впившимся в актеров… Напряженное и выжидательное лицо режиссера… Боже, ведь все это было в ее жизни. И если бы она оказалась покрепче, если бы у нее хватило духу пережить долгий период застоя, то, возможно, она бы…
