— Я не верю своим ушам!
— Тебе придется поверить. — Граубергер поежился и с опаской глянул по сторонам.
— Что с тобой? — взволнованно спросил его Бронников.
— Ветром утренним пахнуло. Надо торопиться. Отомсти за меня, сын. Не дай постели датских королей служить кровосмешенью и распутству!
Виктор подумал, кивнул и вдруг спросил:
— А как поступить с мамой? Ее я тоже должен…
Граубергер отрицательно мотнул головой:
— Нет. Ей хватит и мук совести. А теперь мне пора. Солнце уже всходит. Прощай, сын! И помни, что я тебе сказал!
Эдик Граубергер опустил книжку и весело взглянул на Марию.
— Ну, как?
— Терпимо, — улыбнулась Варламова.
Виктор Бронников тоже опустил книжку.
— Мария Степановна, — заговорил он со своей обычной холодноватой вежливостью, — а вам не кажется, что в пьесе много неточностей?
— Ты о чем? — не поняла Мария.
— О том, что Гамлет действительно больной и несчастный человек. Ему кажется, что он прикидывается сумасшедшим, но он на самом деле сумасшедший.
В реплике Бронникова не было никакой озлобленности. Он просто высказал свою версию понимания истины, его глаза смотрели не мигая.
— Сумасшедший, который считает себя здоровым человеком, изображающим из себя сумасшедшего? — Мария прищурила серые глаза. — Это что-то новое. Не мог бы ты объяснить свою мысль?
— Пожалуйста, — пожал плечами Виктор. — Судите сами: Гамлет своими глазами увидел призрак отца. И не просто увидел, но внимательно его выслушал и тут же бросился выполнять его просьбу. А спустя несколько страниц Гамлет вдруг начинает рассуждать об «ином мире, откуда нет возврата». Что значит «нет возврата», когда он сам — своими глазами — видел своего умершего отца?
— Да… — озадаченно пробормотала Мария. — Я как-то не обратила на это внимания.
Виктор взглянул на нее снисходительно.
— Есть и другие неточности. Но дело даже не в них. Знаете, что меня больше всего бесит?
— Что?
— Гениальным литературным произведением считается пьеса, герой которой — сумасшедший. То есть — неполноценный.
— Ну и что? В наше время на экранах и театральных сценах полно неполноценных героев.
— В том-то и дело. В наше время неполноценность становится нормой. Даже более того — образцом для подражания. Вспомните фильмы, которые получают «Оскара». Они же все об инвалидах и ненормальных.
Мария пожала плечами.
— Бывают не только физические или психические уроды, бывают еще и уроды нравственные.
— Чушь, — скривился Бронников, — выдумка. Мораль — всего-навсего свод правил, которые выдумали люди. Завтра они выдумают что-нибудь другое.
Мария поняла, что без тяжелой артиллерии в споре не обойтись.
— А как насчет нравственного императива, о котором говорил Иммануил Кант? Если мне не изменяет память, философ считал, что представление о морали дано нам с самого рождения. По-твоему, Кант не прав?
— Бывают не только врожденные достоинства, но и врожденные болезни, — небрежно бросил Виктор. — По-моему, Кант сморозил глупость. От нее один шаг до признания существования Бога.
— А ты не веришь в Бога?
— Я не нуждаюсь в этой гипотезе.
— Достоевский где-то написал, что если Бога нет, то можно людей резать.
Виктор взглянул на нее холодно:
— Мария Степановна, мы слишком далеко ушли от Шекспира. Что касается пьесы, то я настаиваю на своей точке зрения: только идиот может считать ее гениальным творением.
— В таком случае я — тот самый идиот, — с улыбкой сказала Мария. — Давайте продолжим репетицию…
Глава 3
1
После репетиции домой никому не хотелось, решили пойти в сквер — потусоваться, попить пива. Местом для тусовки выбрали один из фонтанов. Расселись на парапете и открыли банки.
— Однако прохладно сегодня для пива, — поежился красавчик Стас.
— Если хочешь, иди домой, — отозвался своим обычным холодноватым голосом Виктор.
Стас хмыкнул.
— Не самая лучшая альтернатива.
— Тогда пей и не возникай.
Пиво было прохладным и вкусным. Громила Жиров закурил сигарету.
— Черт, как домой неохота. Приду — опять начнется: покажи конспекты, покажи конспекты…
— Твои родители все еще не теряют надежды их когда-нибудь увидеть? — насмешливо осведомился Стас. — Вижу, четыре года их ничему не научили.
Жиров гоготнул, глубоко затянулся сигаретой и выпустил изо рта лохматое облако дыма. Порыв ветра отнес его в сторону и развеял в воздухе.
— У каждого свои проблемы, — меланхолично заметил, сверкнув очками, Эдик Граубергер. В одной руке он держал банку с пивом, а другой прятал в шарф свою русую бородку. — У меня другая история. Стоит достать книгу, как папаша начинает ныть: иди погуляй, иди развейся, прошвырнись по городу… Делать мне больше нечего, как по улицам шляться! А однажды всучил мне двести баксов, чтобы я сходил в публичный дом. Представляете?
Красавчик Стас подмигнул Жирову и сказал:
— Эдик, все знают, что женскому белью ты предпочитаешь тонкое кружевное белье своего сознания.
Вика хихикнула. Эдик Граубергер уставился на нее через толстые стекла очков.
Очкариком Граубергера сделала травма, произошедшая с ним на первом курсе, — тогда он был уверен, что влюблен в Вику, и, чтобы доказать ей свою любовь, решил пройти по парапету смотровой площадки. Для смелости он выпил сто граммов водки, и алкоголь, мягко ударив в голову, сыграл с ним дурную шутку. Эдик свалился с парапета и катился по склону пятьдесят метров, пока не ударился головой о ствол дерева. От сотрясения мозга он полностью оправился, а вот зрение у него упало. Помимо стопроцентного зрения, тот страшный удар избавил Эдика от многих иллюзий, одной из которых была любовь.
Перехватив взгляд Граубергера, Вика кокетливо спросила:
— Эдик, а у тебя когда-нибудь была женщина?
— Ты имеешь в виду секс?
— Угу.
Эдик качнул кудрявой головой и невозмутимо ответил:
— Нет.
— Почему?
— У меня на это нет времени.
— Ну ты уникум! Сколько тебе — двадцать один?
— Девятнадцать, — ответил Эдик. — Я окончил школу в пятнадцать лет.
— Девятнадцать лет — и все еще девственник. Кому скажи — не поверят. Слушай, а может, ты импотент?
Граубергер вновь покачал головой:
