Василиса снова опустила глаза и улыбнулась глупо, стыдливо и блаженно, как улыбаются по утрам только очень счастливые женщины, и закрыла лицо руками, и ткнулась доверчиво головой в бабушкино плечо. Ольге Андреевне ничего больше и не оставалось, как ласково провести сухой горячей рукой по внучкиной голове…
В общем, утро шло своим обычным и размеренным, казалось бы, чередом. Но это действительно казалось только, потому что от внезапно прозвучавшего звонка в дверь они все страшно вздрогнули и переглянулись испуганно, и Василиса с Петькой на ватных ногах пошли вместе к двери, и Василиса долго, непривычно долго возилась с замком…
Вошедшая в прихожую Лерочка Сергеевна озадаченно на них уставилась – они стояли перед ней двумя соляными столбиками и смотрели, будто не узнавая.
– Ребятки, случилось что? – испуганно прижала она к груди драгоценную профессиональную свою ручку. Выглянув из-за их спин и увидев в дверях кухни Ольгу Андреевну в своем кресле, вздохнула облегченно: – У-ф-ф… Чего ж вы меня так пугаете-то? Я уж думала, с бабушкой вашей что…
– Идите, идите сюда, Лерочка Сергеевна! – позвала ее приветливо из кухни Ольга Андреевна. – Не обращайте на них никакого внимания, это они так мать свою ждут. Она сегодня за ними приедет, знаете ли…
– То есть как же – за ними? К себе заберет, что ли? Это прямо в Германию, что ли? А как же вы-то? – забросала ее любопытными вопросами Лерочка Сергеевна, входя к ней на кухню.
– Тссс… – прижала палец к губам Ольга Андреевна и зашептала торопливо: – Не надо, Лерочка Сергеевна, умоляю вас… Пусть, пусть едут! А я теперь уже и сама справлюсь. Сами же говорите – теперь у нас быстро дело в гору пойдет…
– Ну, это же еще месяца два-три…
– Ой, да подумаешь, три месяца! Я договорилась уже со своей приятельницей, она поживет у меня какое-то время. Да и жилец наш не скоро еще съедет, по всей видимости… Меня вот другое беспокоит, знаете ли. Васенька-то наша в него ведь влюбилась…
– В кого?
– Да в жильца нашего, в Сашу…
– Правда? А что, Ольга Андреевна, мне он, Саша ваш, очень даже нравится! Такой, знаете, умный и добрый… В мужиках ведь, я считаю, эти качества самые что ни на есть определяющие – ум да доброта. А все остальное – так, щедрые от природы подарки…
– Да так-то оно так, конечно… – вздохнула горестно Ольга Андреевна. – Только хочется мне, знаете ли, чтобы они жили хорошо, внуки мои… Будто я вину какую перед ними за себя чувствую, знаете… И чтобы по жизни они определились получше. А вся эта любовь – она такая вещь ненадежная… Прерий душистых цветы…
– Нет, уважаемая моя Ольга Андреевна, никакие такие не цветы, вовсе вы и не правы! – решительно перебила ее мудрая Лерочка Сергеевна. – Любовь – она ж чудеса всегда творит! Вот признаюсь вам сейчас откровенно, как на духу – я ведь ни за что тогда за вас не взялась бы, если б не увидела в семействе вашем любовь эту… Без нее, без любви-то внуковой, ни один массаж бы вам не помог, даже самый что ни на есть расчудесный!
– Ну, так то внуковой… – нерешительно произнесла Ольга Андреевна, с удивлением разглядывая свою массажистку. Никак не ожидала она от нее такой вот мудрости…
– А вы думаете, так уж часто ее теперь можно встретить, внукову эту любовь? Гораздо, гораздо реже, чем вы думаете… – грустно произнесла Лерочка Сергеевна и усмехнулась так же грустно, и помолчала выразительно. А потом тихо совсем добавила: – И слава богу, что Василисочка ваша влюбилась в такого хорошего парня! Потому что она из таких как раз, которые любить умеют! И дай ей бог…
– Что ж, может, вы и правы, дорогая моя Лерочка Сергеевна, – так же тихо вздохнула ей в ответ Ольга Андреевна. – Даже скорее всего, что правы… Только трудно ей будет, Васеньке моей, очень трудно…
– А чего вы тут так интимно шепчетесь, а? – заглянула к ним на кухню Василиса. – Лерочка Сергеевна, вы кофейку сейчас выпьете или потом?
– Потом, потом, Василисочка. Вези давай бабушку в комнату, нам с ней к делу приступить не терпится. Знаешь, когда появляется первый результат твоей работы, уже так хочется довести ее до конца…
А пришедшая через час Колокольчикова снова перепугала их дверным звонком. Так же, как и Лерочка Сергеевна, смотрела на них растерянно и моргала длинными светлыми ресницами, и таращила темно-синие свои глазищи, пока Петька не обмяк наконец и не улыбнулся ей навстречу приветливо. Галантно забрав у нее из рук первым делом толстый ранец-портфель, он помог ей раздеться и повел в свою комнату, и вскоре две светлые головки уже склонились над учебниками – Колокольчикова девушкой оказалась педантичной, строгой и старательной, и пробелов в Петькином образовании из-за болезни ну никак не могла допустить. Правда, Петька на сегодняшний день оказался учеником никчемным – ничего не слышал, не понимал и не усваивал, только смотрел совершенно тупым и размытым взглядом в тетрадный листок – бедная Колокольчикова чуть было уж и не расплакалась от безуспешности своих стараний. Хорошо, что девочкой она оказалась, при всех прочих своих достоинствах, еще и очень терпеливой…
И следующий дверной звонок так же точно прошелся электрическим током по их бедным организмам, ударив молнией по позвоночникам и сделав ноги ватными. И снова они вдвоем оказались у двери, и снова Василиса непослушными пальцами возилась долго с замком. А увидев в дверях улыбающуюся Марину, сглотнула судорожно и приказала сама себе – все, хватит, не будет она больше так волноваться, она так с ума скоро сойдет просто-напросто…
Марина резво шагнула в прихожую и быстренько зыркнула по сторонам, оценивая обстановку, хотя по лицам Петьки и Василисы сразу поняла – нет, не приехала еще их загадочная немецкая мать, и Саши тоже наверняка дома нет, ушел куда-то, по заказам своим ремонтным, скорее всего.
– Ну, чего ты так волнуешься-то? – спросила она у Василисы, расположившись на кухонном стуле и наблюдая, как та, кутаясь лихорадочно в теплый платок, застыла изваянием у окна. – На тебе прямо лица нет! Приедет ваша мать, никуда не денется! Эх, счастливая ты, завидно даже…
– Чему завидно? – обернулась к ней Василиса.
– Ну, как это чему! Как человек скоро жить будешь, в достатке да удовольствии, а не у раковины стоять в судомойках… Говорю же – счастливая ты. И все само собой у тебя появится, за просто так, и не надо тебе будет ужом изворачиваться, чтобы придуркам всяким ласковые рожи строить да изображать из себя культурно-приветливую… Эх, везет же людям…
– Так я вроде и здесь ласковых рож никому не строю… – пожала плечами Василиса и снова отвернулась к окну.
«Да уж, с твоим узкоглазым да страшненьким личиком лучше этого и не делать. Все равно ничего не выйдет», – с отчаянной завистью подумала Марина. Впрочем, зависть эта вовсе не отразилась на собственном ее личике. Потому что воспитанным было личико, жизненной в нем надобностью замуштрованным и всегда, всегда радостно-приветливым навстречу любому потенциальному клиенту. А что делать? Как им, маринам, жить еще? Как прокормиться в чужом городе, когда надо выкроить из доходов своих небогатых и себе на существование, и домой матери послать надо определенную сумму каждый божий месяц… Не пропадать же им всем там с голоду, в рабочем поселке своем, благополучно забытом благополучными людьми, живущими в этом большом городе… Каждый как умеет, так на хлеб себе и зарабатывает. И пусть эта девчонка еще спасибо судьбе своей скажет, что не надо ей этих самых ласковых рож никому строить, и пусть катится побыстрей к этой своей немецкой чертовой матери… Не была Марина злой. Просто так судьбе своей сопротивлялась. Потому что если б не сопротивлялась, то и давно бы уже исчезла да растворилась в небытии, в поселке своем мертво-рабочем, и семья бы ее несчастная вместе с ней в нем бы растворилась…
