– На, Коняшка, это тебе от меня…
– Что это?
Повернувшись к нему от мойки, Василиса удивленно уставилась на протянутые ей доллары. Потом перевела тот же удивленный взгляд на его лицо и переспросила:
– Что это?
– Деньги, что. Сама не видишь, что ли? Триста долларов…
– Вы мне зарплату решили увеличить, да?
– Ага, размечталась… – хохотнул весело Сергунчик. – Я и словов-то таких не знаю – «зарплату увеличить»! И ты их здесь никогда даже вслух не произноси, поняла? Иначе толпой пойдут требовать. И про эти деньги не распространяйся особо. Хотя ты и так ни с кем тут не общаешься…
– Ну, тогда я не понимаю…
– А тебе и не надо ничего понимать! – снова начал раздражаться Сергунчик. – Бери и радуйся! Ей деньги с неба упали, а она тут – понимаю не понимаю…
– Нет. Стоп, – выставила она решительно вперед руку в мокрой перчатке. – Давайте все-таки определимся, какого рода это материальное предложение. Я что-то за это должна сделать?
– О господи… Вы посмотрите на нее… – всплеснул он от возмущения руками – Да ты давно ль на себя в зеркало смотрела, Коняшка? Чтоб за тебя триста долларов отдать? Да ты что? С ума сошла? Если только сумасшедший какой найдется или любитель особенный…
– Так. Понятно. Тогда по какому поводу деньги?
– Да помочь хочу тебе, дурочка! У тебя ж бабушка с инсультом лежит, вот я решил…
– А откуда вы знаете? Я здесь никому об этом не говорила!
– Ну, сказали мне…
– Кто?
– Да какая тебе разница, кто! Кто надо, тот и сказал! Не твое это дело! Бери деньги, и все! Нечего тут мне спектакли про гордость устраивать! Ну?
– Вам, наверное, Марина рассказала, да? Которая недавно ко мне приходила? Я правильно догадалась?
– Ну да! И что? Эта добрая и красивая женщина просила тебе помочь. Ты радуйся, дурочка, что о тебе еще беспокоится кто-то…
– Нет, спасибо. Я не возьму.
Василиса резко развернулась к мойке, так и оставив Сергунчика стоять с протянутыми к ней купюрами. Глядя растерянно в ее спину, Сергунчик почувствовал вдруг, что его сейчас очень сильно обидели. Или, может, оскорбили даже. И в то же время что-то такое ворохнулось у него в душе, давно забытое и загнанное в дальний угол, – когда-то и он мог вот так же отказаться от денег, предпочесть им сладкое ощущение самоуважения… Но обида вновь подняла голову, задвинула это что-то подальше в тот же самый угол и торопливо выпустила на свободу свою близкую родственницу – шипящую человеческую злобу…
– Что, все-таки гордая, да? А я, значит, не гордый, по-твоему? Да ты кто такая вообще есть? – тихо и сквозь зубы проговорил Василисе в спину Сергунчик, пытаясь засунуть обратно в карман деньги. Он все никак не попадал в него рукой, она тряслась и скользила мимо кармана, отчего Сергунчик злился еще больше. А еще неизмеримо более он злился на то, что так неловко влез во всю эту историю, что так глупо выглядел сейчас со своей взрослой обидой перед молоденькой совсем девчонкой, и обидно было еще до ужаса, что блондинка теперь очень даже легко от него отвертится, раз не выполнил он ей обещанного…
Бедный, бедный Сергунчик. Если бы предполагал он только, до какой степени слово «отвертеться» не к лицу этой самой блондинке, то и не стал бы, пожалуй, так сильно усердствовать да расстраивать себя понапрасну. Просто не понял он пока своего счастья. Потому как это было б настоящее, стопроцентное для него счастье, если бы блондинка эта и впрямь решила бы от него отвертеться. Хуже, если случится наоборот. Ему-то самому впоследствии уж точно от нее не отвертеться будет. А если б он был еще, скажем, помоложе, да не женат, да с квартирой – то и тем более…
А Василиса после этого дурацкого разговора расстроилась. Потому что никакая она и не гордая. Потому что не объяснишь же всего Сергунчику, в самом деле. Что она, с ума сошла, гордую перед ним изображать? Она вообще никак на него не реагировала, и на тарелки его грязные тоже. Спасибо, что работу дал, и все. А все остальное – никак. Это не было ни презрением, ни ненавистью, ей просто не хотелось здесь проявлять какие-то эмоции, и все. Не было их. Как переступала порог кафе, так сразу они исчезали куда-то. Дома были, а здесь нет… Чужая она здесь, и хорошо. Так и надо. Так правильно. Пусть…
А деньги эти она и в самом деле не смогла бы взять. И совсем не из гордости, а из-за Марины. Или из-за Саши… Или нет… В общем, совсем, совсем она запуталась…
Вдруг припомнилось почему-то, как они с бабушкой недавно фильм какой-то по телевизору смотрели, и героиня его там все тарелки в кафе так же мыла и мыла, и все спала и спала прямо на ходу, а потом – раз! – и графиней Шереметевой оказалась. А вдобавок к такому счастью и бизнесмен хороший да умный в нее влюбился. Смех прямо… У них вот тоже все как в том кино почти, только с точностью до наоборот – из князи да в грязи… А в основном все то же – грязные тарелки да бесконечное желание выспаться. Ей потом, после фильма этого, даже жутковато как-то за себя стало, словно это «наоборот» тяжелой плитой на нее навалилось. Господи, чего же это в сон так клонит, как назло…
Она, бедная, тут же и растеряла бы весь свой сон, если б знала, что творится у нее дома сейчас. То есть поначалу, конечно же, ничего такого и не творилось, все было тихо-мирно, все шло своим чередом: Ольга Андреевна сидела у кровати больного внука в своем кресле и читала давешний Сашин роман «про любовь», который подсунула ей утром, уходя, Василиса, а Петька спал целебным крепким сном, напившись горячего молока с медом. Когда в дверь позвонили, Ольга Андреевна решила поначалу, что внука будить не будет. У Василисы ключи есть, а Саша должен только вечером прийти. Но звонки повторялись и повторялись с настырным постоянством, и действовали на нервы, и вселяли уже некоторую тревогу. Вздохнув, она тихо дотронулась до Петькиного плеча, потрясла его слегка:
– Петя… Петечка, проснись… Извини, дружочек, но там в дверь так долго звонят…
– Ммм… – перевернулся на спину недовольный Петька, откинул одеяло и сполз с трудом, будто выпал с дивана; приоткрыв один глаз и шатаясь, пошлепал в прихожую, на ходу больно ударившись лбом о косяк. Вскоре Ольга Андреевна, прислушавшись старательно, уловила оттуда радостные его восклицания навстречу мужскому смешливому баску, такому знакомому и близкому до боли… А через минуту в комнату уже вбежал и Петька с радостным восклицанием:
– Бабушка! Бабушка! Ты посмотри, кто к нам пришел!
А пришел действительно совсем уж неожиданный гость. Вернее, слишком долго и безуспешно ожидаемый – первое время после гибели Олега, сына Ольги Андреевны и отца Василисы и Петечки, Стасика здесь очень ждали. Потому как, казалось бы, кому ж еще быть рядом полагалось с ними в наступившие трудные времена, как не Стасику, фактически семейному их приемышу, исполнявшему в те времена функцию постоянного охранника успешного бизнесмена Олега Барзинского. Функция эта, по правде сказать, была чисто формальной, по-настоящему Стасик никаким охранником Олегу и не был, то есть никто из них всерьез и не предполагал почему-то, что при наступившей необходимости способен он будет вот так, за здорово живешь броситься под пули и защитить своего хозяина от неминуемой гибели. Как-то так вышло, что они сами слепили из Стасика лишь некий образ надежности-могучести, устрашительный для других и визуально-успокоительный для себя. Так, например, слишком самолюбивая и перепуганная общественным мнением женщина старательно создает из никудышного, в общем, мужичонки образ идеального для себя мужа, привирая и импровизируя на ходу с рассказами о его необыкновенных личностных достоинствах и дополняя созданный ею же образ внешней сытостью-ухоженностью и «оченьприличноодетостью».
