А когда здесь, в квартире этой оказалась с двумя внуками на руках и практически без средств к существованию, тогда только и поняла, что с ними, с внуками своими, сотворила. И ужаснулась, и начала ее душу грызть эта вина перед ними, потому и инсульт быстренько подкрался, верный этой вины спутник, и прошелся по ней так безысходно-несправедливо. Это они, Петечка с Василисой, думают, что бегство их матери так ее подкосило, а на самом деле все совсем, совсем не так. На Аллочку Ольга Андреевна обижалась, конечно, но не трагически, а снисходительно и второстепенно как-то. Она ее вообще никогда всерьез не воспринимала, Аллочку эту. Мирилась с ней просто. Уважала сыновнее к ней чувство. У них, у Барзинских, эта черта вообще семейной была – чувства друг друга уважать, какими бы они ни были. И еще – честь семейную беречь, и не врать ни себе, ни другим, и родом своим древним гордиться…
Когда Олежек малышом еще был, они с мужем, профессором-историком Петром Барзинским, торжественно показали ему семейное свое древо, и так же торжественно вписали в самую его верхнюю веточку и Олегово имя, и объяснили ему, что честь своей семьи он должен теперь хранить свято, и нести ее через всю свою сознательную жизнь, потому как он, Олег Барзинский, потомок очень древнего рода, состоящего из людей честных, порядочных и на всяческих разных поприщах успехов и даже славы добившихся. Он и жил всегда так, Олежек ее. И нес эту самую честь свято. И успехов на своем поприще тоже, в общем, добился…
Она горько всхлипнула и снова расплакалась, и опять увидела себя будто со стороны, как она гордо и с достоинством подписывает те самые бумаги, по которым все нажитое сыном имущество отходит к его кредиторам, и даже стукнула сухим кулачком изо всей силы по ручке своего кресла. Оттого, что руке стало больно, расплакалась еще горше, и вспомнилось еще, вдогонку будто, как Аллочка, жена Олегова, сопротивлялась те бумаги подписывать, а она ее заставила. Как всегда, на своем настояла. Так за что теперь ее и обвинять, Аллочку эту…
– Ольга Андреевна, там к вам пришли… – вздрогнула она от прозвучавшего в дверях сочувствующего Сашиного голоса и растерялась совсем, и торопливо начала вытирать слезы дрожащими пальцами. Он, наверное, давно уже в дверях стоит и на ее эти слезы смотрит…
– А кто там, Саша? – постаралась она улыбнуться ему непринужденно. – Я даже и звонка дверного не слышала…
– Я не знаю, Ольга Андреевна. Женщина какая-то. Говорит, давняя ваша знакомая…
– Да? Ну, пусть ко мне сюда заходит, раз знакомая. Поглядим…
– Олечка, это я, – прозвучал за Сашиной спиной робкий голос. – Это я, Любочка. Здравствуй, Олечка…
Саша отодвинулся от двери, пропуская вперед женщину, назвавшую себя Любочкой, и вежливо скрылся в своей комнате. Подойдя к Ольге Андреевне и поняв вдруг, что означает это странное ее кресло на колесиках и наброшенный на ноги старенький клетчатый плед, она не сдержалась и округлила глаза от этой своей догадки, и прикрыла горестно рот ладошкой, и без сил буквально опустилась на низенькую скамеечку у ее ног.
– Олечка, как же так… А я и не знала ничего… Ты прости меня, Олечка…
– Любочка! Да неужели? – весело произнесла Ольга Андреевна, протягивая к ней руки. – Как же я рада тебя видеть, господи! Сколько лет прошло…
– Да, лет много прошло, – эхом повторила за ней Любочка. – Это ж сколько мы не виделись с тобой? Лет десять? Или больше? Ну да… Как мой Веня ушел от меня, так и не виделись… Ты прости меня, Олечка! Глупая я была тогда, всю свою обиду на тебя перенесла. А он вот взял и через десять лет ко мне вернулся…
– Веня? Вернулся? Да ты что?
– Ну да. Она ж, Наташка эта, выгнала его взашей голышом почти. И то, зачем ей старый да бедный? Раз денег зарабатывать не стал, то и не за чем. И вся любовь кончилась. А ты что, не знала?
– Нет, не знала… Я давно уже ничего не знаю, Любочка. Как-то враз потеряли мы связь со всеми знакомыми. А ты Веню, значит, обратно приняла?
– Ага, приняла. Жалко мне его стало, дурака старого. Он ведь, знаешь, тоже совестью весь измучился, и из-за вас тоже…
– А из-за нас почему?
– Ну как… Говорит, когда Олега твоего убили, какие-то люди заставили его в бумагах его фирмы все перекроить-переделать, и будто бы этим самым он подвел вас тогда сильно.
– А я знаю, Любочка. Как-то сразу сама догадалась. Только зачем теперь говорить об этом? Не надо. И без того больно…
– Ой, да я ничего в этих делах и не понимаю вовсе! Я ведь про то только сказать хотела, что Веня измаялся весь… Пришла вот прощения у тебя попросить и за себя, и за него… Или, может, помочь вам надо чем, так ты скажи…
– Да нет, Любочка, спасибо. Чем ты нам поможешь? И сами, наверное, теперь бедствуете?
– Ну да, бедствуем. Только наша беда поменьше твоей будет. А помощь, она же всякая бывает. В твоем-то теперешнем положении…
– Да, Любочка, положение мое нынче горестное. Ты права. Да только не оно меня убивает, а жалость к Василисе да к Петечке. Им-то за что, господи? Им ведь ухаживать за мной приходится, да еще массаж этот Василиса затеяла, на который все деньги практически уходят…
– А что за массаж такой?
– Да Васенька какую-то чудо-массажистку отыскала, которая якобы таких, как я, на ноги поднимает. Вот и работает теперь только на массажистку эту, и ждут они с Петечкой не дождутся, когда ж у меня динамика наконец проклюнется…
– Ой, молодец какая! Мне вот и Веня тоже Василису твою хвалил. Говорил, будто сильная она да умная, вся в вашу Барзинскую породу пошла. Не оставила, значит, бабку в беде!
– Ой, Любочка, и не знаю даже, хорошо это или плохо. Боюсь я. А вдруг не будет никакой динамики? Иногда такое отчаяние накатывает – а может, зря это все? Вдруг так и придется им пожизненно этот крест нести, за мной ухаживая? Это ж значит, что не случится у них никакого будущего…
– А ты не думай о плохом, Олечка! Ты о хорошем думай! И жди! Я вот тоже своего Веню ждала-ждала, и дождалась. Надо обязательно ждать. Ждать и верить. И у тебя эта твоя динамика будет, обязательно будет! Надо верить, Олечка… И ты это… Все-таки на меня рассчитывай, ладно? Я всегда, всегда тебе помогу. Мало ли, может, ребятам куда твоим надо будет, а я всегда с тобой побуду… Сколько надо времени, столько и побуду…
– Спасибо тебе, Любочка! – растроганно потянула к ней ладони Ольга Андреевна. – Спасибо, дорогая… Ой, а чего же мы тут сидим-то с тобой? Давай-ка отвези меня на кухню, Олеженьку моего поминать будем, у меня где-то водочки чуть-чуть еще с прошлогодних поминок осталось. И Сашу позовем, жильца нашего. Он хороший такой парень, знаешь. Занятный такой… Надо было тебе и Веню сюда с собой захватить! И он бы помянул.
– Ой, а он же сегодня на кладбище уехал, к Олегу твоему. Решил, вы все с утра там еще побываете, и не застанет он вас. Он один хотел к нему пойти. Боится он со всеми вами встречаться, стыдно ему. А я вот к вам сюда поехала. Думала, как раз вас дома и застану, после кладбища-то. Я ж не знала, что ты не ходячая нынче. Я бы гораздо раньше к тебе пришла, Олечка…
