– Нани, – вниз по тропинке, размахивая авоськами, летела Девочка, – я твой жакет тоже подобрала!
– Молодец, – Тамар забрала у правнучки припасы, – ну что, сильно испугалась?
– Ага, сильно. Думала – Сето меня в пропасть скинет!
– Пойдем снова твой страх снимать.
– Не пойду я больше страх снимать! Не хочу к знахарке!
– Можно подумать, тебя там ногами били!
– Нани, она такая страшная, даже страшнее, чем ведьма из сказки «Гензель и Гретель».
– Скажешь тоже…
Они тронулись в путь, впереди вприскочку летела Девочка, следом семенила Тамар. Девочка убегала, потом возвращалась, цеплялась за платье прабабушки, заглядывала в глаза – словно каждый раз хотела убедиться, что она рядом. Щебетала неустанно, звонко смеялась. Тамар отвечала сдержанными короткими фразами. Скоро их голоса перекрыл грохот из ущелья – Тавуш сегодня была особенно громка и многоводна. Видимо, где-то высоко в горах, разморенный жарким солнцем, сошел очередной ледник и, подминая под себя камни и деревья, ринулся вниз – в долины, туда, где петляла серебристой змейкой маленькая речка.
Часовщик наблюдал, как скрываются из виду Тамар и ее правнучка. Тамар иногда останавливалась, переводя дыхание, хваталась то за сердце, то за левый бок, а Девочка бежала впереди, волосы развевались на ветру, мелькали коленки и локти – худенькие, острые, и столько было в ней трогательности и беззащитности, что хотелось обнять, прижать к груди и не отпускать.
Скоро они скрылись из виду, ребенок и пожилая женщина, осталась лишь узкая тропинка – рыжая, каменистая, в охровых подпалинах – долгая отметина на плече угрюмого Хали-кара. Кофе давно уже остыл, подменив свой маслянистый блеск седой патиной, потухла трубка, а часовщик все стоял, облокотившись о перила балкона, и наблюдал ущелье.
Знахарка Забел
1
Девочка не обманывала – старая знахарка действительно была страшна как смерть – горбатая, кривоногая, угрюмая. Длинный крючковатый нос, ввалившиеся темные глаза, быстрые и кусачие от шершавой кожи узловатые пальцы.
– Принесла? – спросила она вместо приветствия.
– Принесла. – Тамар развернула бумажный сверток, продемонстрировала кусок телячьей вырезки. – Пойдет?
Знахарка не ответила. Она поднесла мясо к лицу, быстро, по-собачьи, обнюхала его.
– Свежее.
Девочка, вцепившись в рукав прабабушки – когда держишься за взрослого, не так страшно, рассматривала знахарку во все глаза.
– Не бойся, – каркнула та, – я не причиню тебе вреда. Пойдем. Ты только ничего тут не трогай.
Она толкнула тяжелую деревянную дверь, прошла в темную прихожую.
– Не пойду, – зашептала Девочка.
– Она тебе поможет, – успокоила ее Тамар, – не бойся. Пошли.
Девочка потянулась к замысловатой металлической ручке, чтобы прикрыть за собой дверь.
– Не трогай, – не оборачиваясь, проскрипела знахарка. – Сказано было – ничего не трогать.
В прихожей стояли какие-то сундуки – небольшие, но из цельного дерева, в насквозь проржавевшей металлической облицовке. Длинный коридор, ведущий к гостиной, утопал в полумраке – окна были плотно занавешены темной тканью. Гостиная слабо освещалась двумя большими старинными лампами. И пахла – керосином и пылью. Мебели было очень мало – тяжелого темного дерева ларь и стол с тремя разномастными стульями. На стенах висели пыльные пучки сушеной травы, старые медные подносы, какие-то пожелтевшие от времени портреты в темных рамках. Девочка попыталась рассмотреть один, но быстро отвела взгляд – с портрета на нее глядела седая старуха с недовольно поджатыми губами. Огромный, занимающий половину комнаты ларь был до половины наполнен какими-то свертками. Каждый сверток был тщательно, крест-накрест перевязан бечевкой. Напротив дверей в гостиную торчала поставленная на попа крышка ларя. Девочка поежилась – точно так у порогов выставляли крышки гробов, если в доме оплакивали покойника.
Знахарка взяла со стола третью лампу, зажгла фитиль – тот задымился, зачадил, замигал неровным светом. По стенам заплясали быстрые нечеткие тени.
– Сглаз? – подала голос Тамар.
– Нет. Керосин плохой. – Старуха села на стул, похлопала рукой по сиденью второго, обратилась к ребенку: – Иди ко мне.
– Ты не уйдешь без меня? – шепнула прабабушке Девочка.
– Конечно нет! Как я могу без тебя уйти?
Девочка пошла несмелыми шагами к знахарке. По мере приближения на нее накатывала странная апатия – тяжелел шаг, в ушах шумел гулкий, далекий прибой. Воздух становился плотнее, опалял на выдохе, переливался странными видениями, отзывался шорохами. Свет вокруг лампы окуклился в непроницаемый кокон – незрячий, мутный, словно бельмо на глазу. Девочка замотала головой, наваждение на секунду отступило, но потом накатило вновь. Старуха мерно хлопала рукой по сиденью стула и глядела поверх ее головы остывшим взглядом. Девочка обернулась, чтобы проследить, куда она смотрит. Знахарка, не мигая, глядела на ее прабабушку. По лицу Тамар катились слезы. Она утирала их краем косынки и улыбалась.
– Нани?
– Ш-ш-ш! – Приложила палец к губам знахарка. – Не мешай ей. Иди ко мне. Садись на стул. И положи голову мне на колени. Вот так.
Девочка послушно уселась, неловко изогнувшись, ткнулась лицом в костлявые колени знахарки. И мигом успокоилась – платье старухи пахло точно так, как платье нани, – травами, хозяйственным мылом, дровяной печкой и сушеным кизилом. Страх отступил, словно испарился, уступив место полусну-полуяви. Казалось, она смотрит чей-то чужой, но смутно знакомый сон, где можно взлететь, легко оттолкнувшись от земли, и долго, бесконечно долго парить – до восхода, до последней померкшей звезды, до всполошенного крика первого петуха.
– Сейчас я буду читать заклинание и тихонько колоть тебя в руку булавкой. Вот так. Больно?
Девочка замотала головой. Говорить она уже не могла – ее смаривал сон.
– Чор, вах, брахи эс рехин, кпи халхи карин, халхи чорин, халхи вахин, – быстро зашептала знахарка. Заклинание часто прерывалось длинными громкими зевками. Старуха мелко крестила рот, но бормотания своего не прекращала. Девочка тоже зевала – судорожно, тягучими, долгими всхлипами. А потом уснула – убаюканная мерным шелестом нескончаемых, смутно знакомых слов: – Чор, вах, брахи эс рехин, кпи халхи карин, халхи чорин….
Сон был недолгим, но очень глубоким. Девочка не почувствовала, как знахарка бережно переложила ее голову на сиденье своего стула и встала, зашелестев тяжелой юбкой, как сделала рукой запрещающий жест Тамар – не подходи! Как долго колдовала над мясом, тыкала в него булавкой, шептала слова на неведомом языке, потом кружила по комнате, останавливалась перед портретами, кланялась каждому. Портреты глядели на знахарку внимательными глазами и словно кивали в ответ.
