— Гога, слушай, может, не надо, а? — попросил оператор.
Мужчина в кадре тяжело дышал. Лицо его мгновенно и обильно вспотело.
— Гога, хорош… — сказал оператор. — Пошли отсюда, хватит. Эх, дурак я, связался с тобой, грех на душу взял…
— Согласился, так не ной теперь, — тихо и придушенно просипел длинноволосый Гога. — Думал, я несерьезно все это?..
— Давай хотя бы к проходной подойдем!
— Все, отстань. Делай свое дело — снимай. Сейчас панораму дашь.
Проговорив это, Гога повернулся к прогуливавшемуся охраннику, пнул ногой вензеля чугунной ограды и заорал срывающимся голосом:
— Руки прочь от четвертого детского дома!
Охранник насторожился, обернулся к нему.
— Р-руки прочь от четвертого детского дома! — крикнул Гога снова, уже увереннее и громче.
Охранник заспешил по ступенькам крыльца к ограде. На ходу он говорил что-то в рацию, которую снял с поясного крепления.
— Руки прочь от четвертого детского дома! — в третий раз выкрикнул Гога. — Панораму давай! — прошипел он оператору.
Кадр дернулся. Камера поплыла вкруговую, показывая проходную по ту сторону ограды, в дальнем углу двора, из которой показались два парня в черной униформе… пара прохожих на пешеходной дорожке, двигавшихся прочь от странного крикуна в белом плаще, обернулись и принялись заинтересованно приглядываться… автомобиль, проезжавший мимо, сбросил скорость, и водитель высунулся из окошка… полицейский в накинутом на плечи бушлате вышел на крик из бело-синей каморки опорного пункта, располагавшегося на той стороне проезжей части на краю площади…
— На голову не лей! На голову-то не лей, на волосы не… — забормотал оператор, снова нацеливаясь объективом на Гогу.
Тот, сопя, поливал себя жидкостью из бутылки. Белый плащ его сверху потемнел, смоченные волосы слиплись. Охранник, подбежавший уже к ограде, подозрительно втянул носом воздух и звучно выматерился.
— Ты чего, эй?! — загомонил он, схватив обеими руками завитушки ограды. — Мужик, ты чего? Больной, что ли?
— Руки прочь от четвертого детского дома! — яростно проорал ему в лицо Гога.
— Точно больной… Ты что задумал, придурок?
В кадре появился еще один охранник, постарше, усатый, дородный, сильно запыхавшийся оттого, что бежал через весь двор. Он тоже принюхался и вмиг оценил ситуацию:
— Против чего протестуем? — довольно спокойно поинтересовался он.
— Да насчет детдома, — ответил ему охранник, спустившийся с крыльца, — ну того, где молния шаровая. Леонидыч, что делать-то?
— Ментов вызывать, — посоветовал усатый. — Я, то есть, уже вызвал. Вон они… засуетились через дорогу. Да не переживай ты, Колян, он ведь не на нашей территории. Вот если бы за ограду перелез, тогда другое дело.
Гога отшвырнул в сторону пустую бутылку. Достал дорогую бензиновую зажигалку.
— Мужик, угомонись! — разинул рот охранник с крыльца. — Подумай башкой, что творишь-то!..
— Сколько ж ему заплатили? — вслух начал прикидывать усатый охранник. — Я бы лично и за миллион не согласился.
Камера сделала резкий разворот. От опорного пункта, оглядываясь по сторонам, скорым шагом пересекали дорогу двое полицейских. Камера снова повернулась к Гоге. Тот, плаксиво сморщив лицо, чиркнул зажигалкой.
— Руки прочь от четвертого детдома… — прошептал он.
— Гога, все! — крикнул оператор. — Я выключаю камеру! Хватит!
Картинка скакнула вверх, к стальному небу.
— Я т-тебе выключу! — прорычал откуда-то снизу Гога.
Явственно скрежетнула зажигалка. Гога снова очутился в кадре — он стоял неподвижно, раскинув руки, зажмурившись. Какую-то ничтожную долю секунды не происходило ничего, только бесцветное зыбкое марево окутывало его. И вдруг это марево взорвалось огненным шаром. С утробным воем живой факел метнулся в сторону, вылетел из кадра, и тотчас картинка зарябила бестолковым мельтешением, из которого ничего нельзя было понять. Сразу несколько голосов смешались в косматый звуковой ком.
Потом что-то звучно треснуло, и экран монитора ноутбука стал черным.
* * *
— Гм, — промычал Магнум. — Радикальное решение проблемы. Надо думать, после такого перформанса городские власти несколько поостынут в своих намерениях относительно здания детского дома. Шум поднимется… Гога… Насколько я помню, это один из соратников Трегрея. Сыграл одну из важных ролей в той истории с Елисеевым. Но к Столпу Величия Духа он не имеет никакого отношения.
— Виктор Николаевич Гогин, — подсказал Антон. — Писатель и сценарист. Действительно, к Столпу отношения не имеет.
— Творческая личность, — задумчиво проговорил Герман Борисович. — Экзальтированная… Подобные поступки для такого рода личностей вполне характерны. Пиар опять же…
— Гогин сейчас на пике своей карьеры, — сказал Антон. — В данный момент ведется работа над фильмом по книге, которую он написал по мотивам той самой истории с Елисеевым. Пиар ему вряд ли так уж необходим… По крайней мере, не такой ценой. Кстати, он выжил. Пострадал, конечно, серьезно, но угрозы жизни нет — успели вовремя сбить пламя, потушить… В больнице находится, в искусственной коме… По моим данным, больница, куда его поместили, прямо-таки осаждается журналистами. Власти города комментарии давать пока отказываются.
— Следовательно, детский дом все-таки отстояли, — покивал массивной седой головой Магнум. — Гм… Ладно, еще вернемся к этому делу. Ну, а что там Трегрей?
— Трегрей от сотрудничества в той форме, в которой ему предлагалось, отказался, — сказал Антон. — Продемонстрировав, впрочем, свое уважение к нашему ведомству, как к структуре, берегущей государство.
— Вот как? И чем же он аргументировал отказ?
— В своем отчете майор Глазов поясняет: объект «детдомовец» сообщил, что именно доносительство ему глубоко противно. Также он охотно поделился с майором своими ближайшими планами…
— Изменить обстановку в воинской части, где проходит службу, в соответствии с собственными принципами, — договорил за Антона Магнум. — Я и не сомневался в этом.
— А я, Герман Борисович, в свою очередь не сомневаюсь в том, что у Трегрея это получится, — произнес Антон. — Нет, серьезно… В любом деле исключительно важна мотивация. А Трегрей и его соратники не один раз на деле доказывали готовность пожертвовать всем, чем угодно, даже жизнью, лишь бы воплотить в реальность свои убеждения… Удивительно, Герман Борисович! — заговорил Антон громче и быстрее. — Ведь что делает Трегрей? Своими действиями он опровергает утверждение, что система непобедима. Он практически доказывает обратное — только и всего. Чем и привлекает к себе людей, в устоявшейся системе хоть и уживающихся, но ощущающих… м-м… неправильность происходящего.
— Существование идеального общества невозможно, — откинувшись на спинку кресла, проговорил Магнум. — Это, по-моему, и школьнику ясно.
