«Да что такое со мной? — со страхом подумал Алексей Максимович… нет, не Алексей Максимович, а скорее Леша Глазов, чьи пальцы еще помнили ощущение шариковой ручки за сорок пять копеек с шестигранным корпусом, выводившей в ученической тетради, озаглавленной „Дневник“, фразу: „Жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…“. — Что такое со мной случилось, если я сейчас прошел мимо беззащитного человека, которого среди бела дня, не таясь, а напротив, с ощущением полного морального права избивали несколько крепких парней? И не посмел вмешаться даже словом?»
Он снова тронулся с места, развернул автомобиль и погнал обратно, нетерпеливо увеличивая скорость, страстно желая успеть и попытаться исправить даже не столько происходящее, сколько что-то в себе самом.
«Нужно как можно быстрее вызвать полицию, — летели в его голове мысли, — чтобы они успели добраться сюда до того, как все закончится, — прямо вот сейчас, по дороге, и вызвать… И все им рассказать. Таким образом и решить проблемы, которые, возможно, ждут Олега. Хотя… вроде бы этот, в красной ветровке, сам заявлял о подобном желании. Ефим его зовут. Кто он? Ах, да… Сын Михаила Сигизмундовича. А этот Михаил Сигизмундович… Мафия, как смешно и старомодно охарактеризовал его комполка. В депутаты баллотироваться собрался. Значит, легализовался. То есть, другими словами, обеспечил себя поддержкой власть имущих и правоохранительных органов. А такие, если захотят, могут многое…»
Внутреннее «я» майора Глазова медленно и натужно, будто скрипучее мельничное колесо, стало поворачиваться обратно.
— Нет, — вслух проговорил он. — Не надо так. Так не надо. Нужно не горячку пороть, а трезво поразмыслить. Дела этого оставлять без внимания, конечно, не следует, но и очертя голову бросаться в пекло глупо…
Алексей Максимович сбросил скорость, а затем и совсем остановился, съехав к обочине. Подняв с колен сигаретную пачку, он закурил. Тело его потряхивало внутренней мелкой дрожью, как после сильного напряжения. Внезапный порыв, едва не швырнувший его обратно до «Ивушки», вдруг показался майору пугающе нелепым — но и это ощущение растаяло быстро. Осталось только легкое чувство потери. Какое бывает, когда, например, просыпаешься, понимая, что тебе снилось что-то очень хорошее, светлое и неземное, но что именно, уже никак не вспомнить.
Однако, случившееся странным образом не обескуражило Алексея Максимовича. Удивительно, но сейчас, сидя в машине с сигаретой, наполнявшей аквариум салона дымными струями, он был почти спокоен. Он прекрасно осознавал, что этот его порыв есть следствие того, что — черт его знает, как — сумел с ним сделать Олег Гай Трегрей около двух часов тому назад. Но также он явственно ощущал и то, что это вмешательство не принесло ему ничего дурного и вредного. Олег ничего не взял у майора, и ничего ему не дал. Олег просто отыскал и вернул Глазову нечто его же, давно потерянное и даже уже позабытое. Диковинное чувство посетило Алексея Глазова, чувство одновременной радостной легкости и бремени обязательства. Как будто он снова держал на руках своего новорожденного ребенка. И, как и тогда, понимал, что с этого дня жизнь уже никогда не станет прежней.
Вдруг неожиданно всплыло воспоминание о подписанных только что бумагах. И сознание Глазова немедленно накрыло тошнотворной пеленой черной тоски.
— Разберемся, — проговорил Алексей Максимович, пытаясь задавить в себе эту тоску, — разберемся, разберемся…
Алексей Максимович увидел впереди бредущую вдоль трассы фигурку, пошатывающуюся из стороны в сторону, словно под ударами ветра. Он дождался, пока человек поравняется с ним, и позвал, опустив стекло:
— Садись, довезу.
Длинноволосый шарахнулся от машины.
— Да не бойся ты. Не трону. Раз уж так все вышло… хоть до города подброшу. Заодно расскажешь мне подробно, что произошло.
* * *
— Немедленно отойти от ворот! Немедленно отойти от ворот! — на одной ноте, точно выдавая закольцованный отрезок записи, надрывался мегафон, застывший в неподвижной руке. Сходство с записью увеличивало то, что лицо человека, раз за разом произносящего это, полностью скрывала сплошная черная маска с прорезями лишь для рта и глаз, и шевелящиеся губы не были видны за раззявленной, мертво металлической мегафонной пастью.
За широкой, обтянутой темным камуфляжем спиной человека с мегафоном стоял, косо перегородив проезжую часть, автобус «ПАЗ». Вплотную к автобусу громоздился самосвал, в кузове которого на каких-то тюках и связках металлических трубок отчужденно курили рабочие в одинаковых голубых комбинезонах. Чуть поодаль от автобуса и самосвала помещалась дорогая иномарка, на фоне которой серенькая «Ока» с надписью по борту «Государственная Теле-Радио Компания Саратов» смотрелась совсем игрушечной. Между иномаркой и служебным автомобилем телевизионщиков расположилась группа солидного вида господ, среди которых выделялась крупнотелая дама с высокой причудливой прической и в благородно поблескивающей на тусклом солнце меховой долгополой шубе. Дама эта, морщась от усиленных громкоговорителем воплей, время от времени давала снисходительные комментарии крутившемуся тут же тонконогому пареньку, нагруженному громоздкой профессиональной видеокамерой:
— Сейчас мы имеем возможность наблюдать проявление возмутительного самоуправства, полнейшего неуважения к власти…
— Немедленно отойдите от ворот! Немедленно отойдите от ворот! — лязгающий монотонный речитатив вдруг прервался. Камуфляжный мужик в маске, не опуская мегафона, оглушительно прокашлялся и сменил пластинку: — Освободите проезд для техники! В противном случае мы будем вынуждены применить силу!..
Сила, впрочем, и так уже применялась. Четверо в глухих масках, в темном камуфляже с нашивками на спинах «ОМОН», кряхтя, наваливались на прутья металлических ворот, напротив которых и располагались вышеупомянутые автомобили и приехавшие на них люди. Под ногами ОМОНовцев позвякивал, когда на него наступали, срезанный автогеном замок с обрывком цепи. И странно было, что четверо здоровенных мужиков никак не могли распахнуть ворота, хотя их с противоположной стороны удерживал, ухватившись обеими руками за крайние прутья створок, один только человек: невысокий, но крепенький парень с азиатским лицом, в спортивном костюме. Вероятно, в том, что он даже особых усилий не прилагал, не давая створкам разъехаться, открыв проход, а просто держался за прутья, не багровея лицом и не задыхаясь, намеревавшиеся прорваться за ограду предполагали какой-то фокус, вроде скрытого в воротах механизма. Потому и не особо удивлялись тому факту, что четверо не могут сладить с одним. А, может быть, удивлялись, но не подавали вида.
За спиной парня в спортивном костюме, сдерживающего натиск ОМОНовцев, нервно прохаживался из стороны в сторону высокий худой мужчина, явно не по погоде одетый лишь в белую рубашку и брюки. На ногах мужчины красовались летние сандалии, в которые имеют обыкновение переобуваться, приходя на работу, немолодые сотрудники бюджетных учреждений, где до сих пор мало распространена зараза дресс-кода. Мужчина комкал в руках стопку отпечатанных на ксероксе бумаг, то и дело зло и затравленно взглядывал сквозь прутья ограды на крупную женщину в меховой шубе.
