Максимыч отрицательно покачал головой.
Торгачев переключился на Латышева, а Максим, кивая в ответ на приветствия, пошел в сторону входа в убежище. Смешанные чувства обуревали его. Вот, вроде, и домой добрались, и Саныча он спас, и, главное, нашли они этот рассадник засранцев, а радости нет. Причиной этому прежде всего была погибшая Ира… Или все-таки пропавшая? Вот как судьба распорядилась: поставила все точки, сделала выбор за него. Казалось, вот жизнь все решила за тебя, а не может он принять этот выбор. Не его это выбор. Что это означает, что он сам бы выбрал Ирину? Трудно ответить на этот вопрос, но, чем больше он вспоминал пропавшую девушку, тем больше накатывала тоска. Хотелось вернуться на Чертов мост и выжечь огнем все гнезда, порвать на куски голыми руками это отродье, до последнего… или самому погибнуть. Тоже неплохой исход. Все равно будет легче, чем сейчас. Он даже остановился, насколько эта мысль показалась ему правильной. «Нет, не сейчас, импульсивные поступки никогда не были удачными, а месть не возвращает умерших».
Он открыл наружную гермодверь и зашел на лестницу. «А Алинка… разве она виновата? Виновата, как ни крути… Конечно, Иру никто насильно не тянул за собой, но подбила-то ее она, к гадалке не ходи. Алина уже наказана, и дело даже не в ранениях и не в пережитом – ей с этим жить. Самое суровое наказание. Но, несмотря на это, я не могу ее простить. Пока не могу. И смогу ли когда-нибудь?.. Не знаю, в чью пользу сделала выбор жизнь, но точно не в Алинкину».
Он даже не заметил, что давно пришел к внутренним дверям и так и стоит возле них, погруженный в свои мысли. В расстройстве Максим пнул дверь, и та ответила гулким звуком. Заскрипели распорки, тяжелая створка открылась, и… Максим невольно улыбнулся. В тесном коридорчике стояла огромная толпа, а впереди все те, кого он очень хотел бы видеть в данный момент: отец, мать, Данила и даже Молодой топтался в сторонке, смущенно опуская глаза. Не хватало только близняшек – одна сейчас, скорее всего, лежала в лазарете, а вторая… К горлу опять подкатил предательский ком. Сзади его подтолкнули. Максим обернулся, там стоял Латышев, его глаза, в противоположность суровости обветренного на поверхности лица, лучезарно улыбались.
Что было потом, Максимыч помнил смутно. Он только и успел, что оставить снаряжение и оружие в хозяйстве однорукого Никиты, как его сразу увели в «Тарантас», где он бесконечное количество раз пересказывал свои приключения: блуждания по подземельям, спасение Саныча, переход через Чертов мост. Молодой неоднократно оправдывался, что он не бросал своего командира. И как Максимыч ни убеждал его, что это он сам отдал приказ выбираться на поверхность, тот никак не мог успокоиться. Наверное, сильно терзала его совесть. Примерно на пятой попытке у Изотова закончились аргументы, и он предложил ему, выпив по рюмке на брудершафт, забыть былое. Это на некоторое время успокоило парня, оставив того с умиротворением на лице рядом со своим командиром. К тому моменту, как появился Латышев, Максим уже стал сильно уставать от внимания к своей персоне. Был тут только один положительный момент – за всеми этими празднованиями он совершенно забыл про близняшек. Но заноза сидела, и стоит ему остаться одному в тишине – боль вернется, он это чувствовал и знал, поэтому не стремился домой. Второе – в лазарете находилась Алина, и он не был уверен, что, встретившись с ней, не сорвется на нее, выплескивая всю накопившуюся боль.
Латышев пробился к их столику. Левая рука его висела на перевязи, он кивал знакомым сталкерам, которые не упускали момента, чтобы поздравить со счастливым спасением. Он всех знал, а многих научил ремеслу, поэтому был не только известен, но и уважаем. Сталкеры искренне радовались его возвращению. Данила снял раненую ногу со стула и указал на него другу. Саныч уселся и залпом выпил предложенную рюмку.
– Из нас двоих теперь выйдет один неплохой сталкер, – Данила сам заржал в полный голос собственной шутке.
Изотов улыбнулся грубому солдафонскому юмору.
– Где ты пропадал? Меня тут чуть на радостях не разорвали на множество маленьких Максимычей.
Саныч ухмыльнулся:
– Как говорится, с кем поведешься, от того и забеременеешь – отчет писал о походе. Военных же хоть не корми, только подай им немедля отчет или рапорт какой-нибудь, а лучше сразу все вместе. Вот пришлось осчастливливать Васильева. Он и от тебя того же хотел, но я отбил, решил уже не трогать. Завтра пойдем на военный совет – там сам все расскажешь.
– Я уже нарассказывался… вволю. – Максим покосился на соседние столики, где вовсю шло гулянье и через каждую минуту поднимались рюмки за смелость Максимыча, опыт Саныча и вообще за сталкеров, да и просто потому, что выпить хочется.
Молодой сидел напротив – наконец-то его простили и, прежде всего, он сам себя. Он был счастлив в полном смысле этого слова.
В легком подпитии Максимыч возвращался домой. Приятно осознавать, что дома тебя ждут. Мать – никогда Максим не забудет глаз, какие были у нее, когда он только вошел в бункер. Счастливые, но полные слез. Отец стоял рядом, нежно обнимая ее за плечи, и у него на лице вместе с радостью читалась гордость: «Смотрите – это мой сын!» Максим улыбнулся. Конечно, он еще огребет за свое безрассудство и авантюризм от матери. Но победителей не судят. Он рискнул, и риск оправдался – Саныч жив. И Алина…
Вспомнив о девушке, он сразу посерьезнел – улыбка будто смылась с его лица. «Надо ей рассказать все честно… нельзя так… Ну не смогу я жить с ней, а где-то глубоко внутри винить ее в смерти Ирины». Алкоголь придал решимости. Он приоткрыл дверь лазарета и просунул внутрь голову, чуть не коснувшись носом щеки матери – она стояла возле входа, прислушиваясь к его шагам.
– Ой, я тебя разбудил?
– Я не спала. С Алиной говорила.
Максим вздрогнул, было ощущение, что мама подслушивала его мысли.
– И как она?
– Жить будет. Вправленный тобой вывих, сотрясение мозга, ушибы, небольшие раны, переутомление. Это все пройдет. А вот шок от потери сестры… не знаю. Поговорил бы ты с ней. Только не обвиняй… она и так себе места не находит.
Максим кивнул, а сам в душе съежился. Сможет ли удержать в себе рвущиеся наружу обвинения? Он еще раз кивнул и, будто ныряя с головой в холодные воды озера с удильщиками, толкнул дверь маленькой палаты, где находилась единственная больная лазарета.
Комнатка, в которую были втиснуты четыре кровати. Холодные белые кафельные стены, высокий потолок и единственная лампа дневного света. Не хватало только окна или хотя бы занавесочек, а то больно уж она похожа на переделанную душевую. В самом углу на кровати, натянув одеяло до подбородка, лежала Алинка. Два фиолетовых синяка под глазами контрастировали с ее бледным лицом, белой повязкой на голове и белой кафельной плиткой. Увидев входившего в палату Максима, девушка села и явила на свет еще один белоснежный предмет в этом царстве белого – увесистую гипсовую повязку на левой руке.
– Пришел?! – это был и вопрос, и радостное утверждение одновременно.
– Пришел, – Максим просто согласился. А что тут скажешь, любил бы – не пришел, а прибежал, и сидел бы не в баре со сталкерами, а вот на этой скрипучей кровати рядом с ней. Он сел, и кровать предсказуемо заскрипела. – Как ты?
