На карту легла тень.
– Отбор закончен, отряд сформирован, опоздали, – Максимыч поднял голову и обнаружил перед собой Алинку. Она стояла рядом с ним, внимательно изучая карту. И была… чертовски хороша. Обтягивающий ее стройную фигуру комбинезон, темные густые волосы, заплетенные в косу. Максим даже не заметил, что, забыв о карте, залюбовался девушкой, но, наконец увидев излишний интерес Алинки, поспешно сложил ее и убрал в карман.
– Надеюсь, тут ты раздеваться не будешь?
Алинка пропустила фразу парня мимо ушей и сразу выдала то, зачем она пришла в бар.
– Возьми меня с собой, – фраза прозвучала не как просьба, а как дело уже решенное, по крайней мере у нее.
– Куда возьми? – не понял Максим.
– В поход… В отряд… С собой… – последний вариант наиболее полно отражал спектр желаний, поэтому она к нему и вернулась.
«Блин, лучше бы тут разделась. Проблем было бы гораздо меньше. Вот как теперь ей объяснить?..»
– Алин, мы идем спасать отряд Латышева…
– Я умею стрелять, – перебила она его. – Ты сам меня учил. И на поверхность с тобой поднималась.
– Мы с тобой ходили по безопасной охраняемой территории, и то я после этого от Саныча таких… огреб, по самое никуда. Извини, не могу я рисковать ни твоей жизнью, ни жизнью других – если ты будешь в отряде.
Девушка сникла. Почему-то она была уверена, что Максим ей не откажет, и уже представляла себе, как отбивается от ужасных монстров плечом к плечу со своим любимым. Но тут ее осенило!
«А может, он не хочет меня брать, потому что я ему не нравлюсь. Как же, обо мне он заботится. Он так хочет от меня отвязаться. А если… Ирка! – при воспоминании о сестре Алинка похолодела. – А что, если действительно Максим решил взять ее? – но тут же успокоилась. – Нет, ничего у него не получится! Этой добропорядочной тихоне и в голову не придет ничего подобного! – она презрительно фыркнула. – Зря ждет… Она вся такая правильная и не способна на безрассудный поступок, даже ради любимого. Не то что я!.. Козел!»
Гневно сверкнув своими изумрудными глазами, она резко развернулась, только кончик косы просвистел перед носом Максима, и стремглав выскочила из бара.
Максимыч с удивлением проводил взглядом девушку.
«Вот на что она разобиделась? Я же о ней прежде всего думаю и забочусь. Мне в отряде ее гонора и сумасбродства только и не хватает. Обязательно влезет куда-нибудь, и вытаскивай ее оттуда потом. И сама сгинет, и всех погубит. Не знаю, что она себе там в своей красивой головке надумала. Никогда не понимал баб… женщин… девушек, а Алинку меньше всех. Тайфун. Но красивая, зараза, а когда злится, вообще глаз не оторвать».
* * *
Сознание возвращалось урывками. Как будто какой-то шалун играет с выключателем светильника. Включит, полюбуется на яркую лампочку, поцокает в восторге языком и выключит, громко заливаясь смехом от собственного могущества, повелевая светом и тьмой. Красивая аллегория, но Латышеву было не до нее. В те редкие минуты, а то и секунды, когда оно возвращалось, сталкер видел лишь проплывающий над собой потолок из сложенного крупного кирпича. Но потом кто-то из нерасторопных носильщиков встряхивал его размякшее тело, висевшее безвольной тряпкой на жерди, наподобие туши теленка, и голова взрывалась от затопившей ее боли. Мозг послушно выключал раздражители, оберегая хозяина от шока. Сознание вернулось к нему постепенно, и Сан Саныч не смог определить, сколько для этого нужно было времени. Как ни странно, но этому послужила все та же боль. Затекшие руки, связанные в запястьях, превратились в две горящие головешки, требуя от организма прилива крови. Это пересилило головную боль настолько, что Саныч перестал обращать на нее какое-то внимание. Он уже молил, чтобы его встряхнули как следует, чтобы отдохнуть от чувства, что руки сейчас разорвет на маленькие кусочки.
Чтобы отвлечься от боли, он попробовал вспомнить, что же с ним произошло. Как он попал в столь безвыходное положение? Последнее, что он помнил, – как они подошли к месту, отмеченному Максимычем на карте… А дальше провал. Такое ощущение, что именно в этот момент и появился этот малыш в его голове, который стал баловаться с выключателем. Его снова встряхнули, что отозвалось очередным взрывом в голове и ужасными ощущениями в кистях. Такое чувство, что они сейчас отвалятся. Особенно ныла левая рука, после старого ранения. Но вместе с отступающей болью стала проясняться память. Вот он рассматривает место сражения, колупая носком сапога застрявшую во мху гильзу; заглядывает в клоаку колодца. Вспомнил, как спускались по одному по ржавой шаткой лестнице и, согнувшись в три погибели, пробирались по бесконечно длинному бетонному желобу. А потом этот кирпичный лабиринт, леденящий кровь вой и страшный удар по голове. Дальше, как Латышев ни силился, вспомнить ничего не смог. Как ни странно, но умственные упражнения отвлекли от боли в руках и затылке. «Может, становится легче, или руки омертвели и болеть уже просто нечему?»
Ему быстро напомнили, где и чему положено ныть, грубо скинув на грязный земляной пол. Рядом упали еще два тела. Латышев приподнял голову, пытаясь рассмотреть тех несчастных, кому «посчастливилось» выжить в бойне. Голова была тяжелая и болталась, как у младенца, не научившегося ее держать. Он устало уронил ее, стукнувшись многострадальным затылком. Больно было так, что в глазах потемнело, а потом все чувства как будто обострились. Он слышал капель где-то впереди, гортанные голоса пленивших их дикарей, стоны лежащих рядом товарищей, и, самое поразительное, зрение стало четким, словно какой-то настройщик подкрутил резкость. Но ощущение, что голова – это колокол, языком которого служит сам мозг, постепенно утихло. Повторить эксперимент Саныч не решился. Слишком больно и слишком страшно. Увиденного было достаточно, чтобы напугать самого смелого. Стало ясно, что он и бойцы отряда попали в такую передрягу, что впору завидовать погибшим.
В небольшом круглом зале расположились около двух десятков невысоких людей… Людей ли? Латышев сквозь неплотно прикрытые веки успел рассмотреть рядом сидящего дикаря. Мускулистое тело прикрывала кираса из шкуры ящера. Волосы темные, спутанные. Лицо измазали черной краской, оставив лишь светлые круги вокруг широко посаженных маленьких, злобно сверкающих глаз. Выдающаяся вперед челюсть с кривыми зубами. Явные признаки вырождения – питекантроп какой-то, а не человек. Кто-то перенес факел дальше, и фигура дикаря скрылась в тени. Прозвучали гортанные звуки, которые с трудом напоминали русский язык и вообще человеческую речь. Пленных подхватили и понесли дальше. Снова только скупо освещенный факелом потолок перед глазами и невыносимая боль в руках.
Когда нить времени была им окончательно потеряна и казалось, что он болтается на этом шесте уже целую вечность, как-то сразу отряд вывалился в огромный зал. Не было ни какого-то перехода, говорившего о приближении поселения, ни поста, охранявшего его. Только что была темнота тоннеля и тишина, нарушаемая лишь шарканьем ног, и вдруг стало светло от множества зажженных факелов и костров. Воздух наполнился запахом множества немытых тел и человеческих испражнений, а огромное пространство заполнилось разноголосицей криков, шумом кипящей вокруг жизни. Все эти звуки многократным эхом отражались от закопченного бетонного купола, и казалось, что, если все разом умолкнут, они, как безумные, еще долго будут носиться по огромному залу, пугая окружающих.
