– Здра… здравствуйте всем. Ну… что? Нашли вы груз, да? Отмечаете уже? Это хорошо…
– Нашли, нашли, Валентин Саныч, – печально проговорил Закос, поставил бутылку и медленно поднялся с кресла.
– Ну, так это же просто здорово, не так ли? – Бухгалтер суетливо оглянулся, зачем-то прижал руки к груди. – Я правда рад. Очень, очень рад…
– А уж как я рад, ты себе и представить не можешь… – так же грустно пробормотал Паня, вытаскивая из-за ремня брюк небольшой никелированный пистолет, похожий почему-то на зажигалку. Тихонько щелкнул затвор.
– Ну… ну, я это… могу идти, да? – Валентин Саныч смертельно побледнел, глядя на оружие. – Я ведь… больше… вам не нужен, да?
– Да, больше не нужен, – флегматично согласился Закос и, не глядя, два раза выстрелил в бухгалтера. Тот неловко попятился, несколько раз хрипло вздохнул и попытался сесть на садовую лавочку.
– Это… как же так?.. – совсем тихо прошептал он и неловко повалился на бок.
– Там, в лесочке, оформите захоронение, как обычно. – Паня снова взялся за бутылку. – Ну а ты че волком смотришь? Наука уже выветрилась, придурок?
– Сволочь ты, Закос. Как есть сволочь.
– Знаю. Еще претензии есть? – Бандит убрал пистолет. – В общем, слушай меня внимательно. Что со сталкеров ты вещички принес, то я ценю… И то, что ты, падла сталкерская, смелый не в меру, до борзоты, ценю тоже. Поэтому живи пока, и друган твой тоже жить будет. Но должок как был за вами, так и остался. Передумал я его прощать, настроение не то. Надо выплачивать… Да, и еще. Ботанику жрать-пить надо? Мы его кормим, поим, подвал он тоже, так сказать, снимает – полный, короче, пансион. И ты не думай, сталкер, что это все бесплатно – за эту неделю тридцать тыщ набежало. Хошь деньгами, хошь хабаром, мне без разницы – я в этом вопросе демократичен. Срок, так уж и быть, до конца месяца. Потом счетчик включится. Ну, давай, скажи что-нибудь. Я в натуре тебе обещаю, что один косой взгляд, одно непочтительное слово или даже рожу недовольной сделаешь, я из этой пушки ему отстрелю коленку. Левую. Усек? Вижу, что усек. Нравится мне с тобой работать, вот честно, ну очень нравится. Отдохнешь чутка, отожрешься с дороги, подходи к веранде. Дельце очередное наклевывается по твоей части, быстрее должок отработаешь – быстрее на волю выйдешь. Бубел! Короче, вот этому товарищу похавать и выпить притарань. Да не сока – ему ща покрепче чего надо, но только так, чтоб к утру не был ужратый. Разговаривать будем.
Паня ушел, а я устало прислонился к стене дома и сполз по шершавой кирпичной кладке. Мутило, хотелось спать, в голове настырно звенело на одной тягучей ноте, и перед закрытыми глазами плавали светлые круги. Попал Лансер. Накрепко попал.
Обед мне привезли из какого-то местного ресторана на такси – борщ со сметаной и грибами был еще горяч, весьма неплохими оказались и три сочные отбивные с картофельным пюре и овощным салатом. Ко всему этому прилагался маленький графин ледяной водки. Несмотря на отвратительное душевное состояние, два дня голодавший организм взял свое, и обед, точнее, ужин я умял с волчьим аппетитом. Водку, которую в «обычной» жизни терпеть не мог даже на дух, тем не менее залил в себя в несколько больших глотков, просто для того, чтобы хоть немного зашумело в голове. В результате это привело лишь к тому, что мрачное отупение последних дней превратилось в едкую, острую ненависть, которую мое нынешнее бессилие только подпитывало. Стоило закрыть глаза, как я видел избитого Ботаника и расстрелянного «главбухтера», а из-за аномальной «стены» на меня снова кидался Скачок, и вместе с воспоминанием даже запах в ноздрях сам собой появлялся – уксусно-прогорклый, тяжелый, который уже ни с чем не перепутаешь и никогда не забудешь. Руками бы удавил Закоса. Шиш бы оттащили меня даже всемером от его тощей щетинистой глотки, а уж я бы позаботился о том, чтоб кадык этой сволочи хрустнул, как зрелая антоновка на молодых зубах. Только бы не сорваться… Гадство, гадство сплошное. Интересно, жив ли еще Ботаник? Или его тоже вот так, как Валентина Саныча, пристрелили, пока я по аномалиям лазил? Мысль о том, что можно было бы попытаться вытащить Бота ночью, сняв охрану, я отогнал – бандитов только возле дома было не меньше двадцати голов, и в самом коттедже точно околачивались «братки», и все при стволах, причем у большинства автоматы. Максимум – успею парочке уродов рубануть по шейным позвонкам, лопатка не подведет, знаю. А что потом? Посекут очередями, «ой» сказать не успеешь. И снова злость, едкая, жгучая, такая, что хочется ходить по комнатухе кругами или даже что-нибудь сломать. Знатная из тебя, Фрилансер, истеричка может получиться от всех этих делов.
– Нажрался? – буркнул вошедший бандит. – У, п-падла… В кайф мне ваще тут официантом работать для всяких лохов… Ну, вякни че-нить! Давай!
Я презрительно отвернулся, только пододвинул к краю столика поднос с грязной посудой. Молодчик что-то неразборчиво прошипел, но объедки унес. В замочной скважине два раза клацнул ключ, и свет выключили. Растянувшись на жесткой кровати, на которой даже не было матраса, я свернул валиком куртку и положил ее под голову. Эх, черт… После Зоны неплохо бы в горячий душ, чтоб как после парной состояние было. Даже грязь там особая, как мне думается, пыль вся эта, споры какие-нибудь, да и просто легче становилось на душе, спокойнее, словно вместе с грязью смывала горячая вода и все те далеко не самые приятные воспоминания. Эх, следак, грамотный ты вопрос задал – какого черта мы все там, в Зоне этой, забыли. Сдается мне, не только в свободе дело, не одна она тебя туда тянет. И не поймешь почему, а манит, как горький наркотик, и чем больше думаешь про Зону, тем сильнее тебя туда влечет. Я вдруг поймал себя на мысли, что если бы вдруг в Москве аномальщина вся разом прекратилась и люди начали возвращаться в свои дома, то сталкер Ланс тут же рванул бы в другую Зону. Только не спрашивайте почему – он вам не скажет. Разве что ляпнет что-нибудь про то, что от Зоны до рая рукой подать, а сталкеры на пути к нему некоторые льготы имеют. Например, в очереди не стоят…
Он и приснился мне в эту ночь, рай тот самый. Странный такой лес далеко на востоке, синеватый, с золотыми холмами и густыми опушками, и небо над ним было утреннее, где солнце плавило металл на гребнях слоистых облаков. Я летел туда, к востоку, стелясь над землей, задевая травы речных лугов в холодной и мокрой предутренней мгле, и свежий туман несся мне навстречу, оставляя на лице зябкие капли. От того стремительного полета к переливающемуся золотом и синевой рассвету я чувствовал странную смесь восторга и печали, радости и одновременно тоски от потери чего-то, мне непонятного и смутного, но от этого не менее желанного. А за спиной оставалась мертвая, глухая Москва, и где-то там шли промозглые дожди, и в черных коридорах покинутых многоэтажек звонко плюхали капли, а синеватый лес с золотистыми, солнечными холмами становился все ближе, и где-то там под кронами рассветных деревьев гуляла задумчивая Челка, встретившая наконец своего Викинга. И неизвестная мне еще девушка, смеясь, ответит на вопрос, как же ее все-таки звали и почему она завела электронного кота на мини-компьютере ПМК. И я цеплялся за ускользающий, растворяющийся сон, пытаясь все-таки успеть долететь и спросить, увидеть, но сказочный лес, залитый золотом и небесной синевой, уже исчезал в туманном вихре…
