Они двинулись на восток, огибая гору по окружности, и вскоре обнаружился родничок. Маленький – они бы и не заметили его, мимо прошли, если бы не звук. Журчал родничок, извещал о себе.
Напились до отвала. Конечно, пить много не стоило, потом вода выходить будет, силы забирать. Но жажда у обоих была велика, ведь скоро сутки, как они пили в последний раз из бурдюка в яме.
Алексей посматривал на деревья, чтобы всё время держать правильное направление. Мох возле них всегда растёт с северной стороны, а крона гуще с юга. Не зная этого, будешь ходить по лесу кругами. А он выбирал самое высокое дерево поодаль, как ориентир, и они шли к нему. Дойдя, высматривали новый ориентир.
За день они заметно выбились из сил. Отшагали много, главное – теряли силы, а еды не было. К вечеру наткнулись на орешник и решили устроить ночёвку здесь. Земля вокруг куста была изрыта кабанами.
Они насобирали павших орехов и наелись до отвала – аж челюсти заболели перемалывать орехи. За ночь прекрасно выспались на земле. Воздух здесь был намного чище, чем в яме, в которой их содержали.
Ночью заявилось стадо кабанов, но секач, вожак стада, учуял запах людей и увёл маток и поросят.
За ночь Конрад не раз просыпался от непонятных звуков. Лес жил своей ночной жизнью. Хлопали крыльями птицы, ухал филин, подвывали волки или шакалы. В общем, страшновато, хотя днём лес производил впечатление спокойного, безобидного.
Утром они позавтракали орехами. Алексей снял пропотевшую рубаху, насыпал туда орехов и завязал рубаху узлом.
– Будет у нас обед.
К полудню вышли к речке. Она была небольшой, метра два шириной.
При виде её Конрад сорвал с себя всю одежду и бухнулся в воду, но тут же с воплем выскочил на берег.
– Ты чего пугаешь? – отшатнулся от него Алексей.
– Холодная! Бр-р-р!
– Конечно, с горы течёт. Ты не смотри, что тепло, горные реки холодные.
Алексей снял с себя одежду, как мог, постирал её и разложил на траве сушиться под солнцем. Потом окунулся в воду, смыл с тела пот и грязь. Соскучился он по бане, но вода в реке холодная, аж ноги сводит.
Выскочив из реки, а скорее всего – из ручья, он сделал несколько упражнений, чтобы согреться. Глядя на него, залез в воду и Конрад. Он обмылся и с песком простирал одежду. Выбравшись на берег, тоже разложил её для просушки и стал бегать, чтобы согреться. Вернулся сухой и порозовевший.
– Сейчас бы ещё поесть.
– Могу предложить орехи.
Оба принялись за орехи и довольно быстро уничтожили весь запас. К вечеру повезло: снова наткнулись на заросли малины и наелись до икоты, правда, здорово исцарапались.
Скрываясь в лесу, шли на восток ещё пять дней, питаясь съедобными кореньями, недозрелыми дикими грушами и ягодами. Оба сильно похудели, одежда болталась.
К шестому дню лес стал редеть, и к полудню закончился. Беглецы остановились у последнего дерева.
Впереди расстилалась неровная, с холмами, степь, поросшая высоким ковылём.
– Ну, ты сюда меня вёл? – не выдержал Конрад. – По-моему, это владения степняков. Мы же тут как на ладони будем.
Мысленно Алексей с ним согласился. В лесу они были скрыты от чужих глаз, а в степи куда денешься? Издалека увидят. Кто это там движется пешком? Потому как хоть и выглядит степь безлюдной и пустой, а пригляд за ней есть. Чужаки могут напасть или скот пригнать на выпас – то есть дозорные есть всегда. Только кому она принадлежит, эта степь? Половцам или славянам? В пути Алексей забирал немного на север от чисто восточного направления с целью выйти на земли Киевской Руси – было у него такое желание, которым он не делился с Конрадом.
Гористо-холмистая местность осталась позади, впереди должны быть крупные реки: Днестр, Южный Буг, потом Днепр. Их не пересечёшь, не заметив. Реки полноводные, их только вплавь преодолевать, уцепившись для верности за какую-нибудь корягу или бревно. Но реки видно не было.
– Идём вон туда, между холмами – всё какое-то укрытие.
Они направились к седловине между холмами. На середине пути Конрад потянул носом:
– Дымом тянет, костром.
Алексей беспокойно завертел головой, втянул носом воздух. Вроде ничего настораживающего. И только через полчаса хода и сам почувствовал запах костра. Наверное, у Конрада от голода обоняние обострилось, нос стал чутким, как у собаки.
Едва они ступили в седловину, навстречу с громким лаем бросились две собаки. Конрад выхватил половецкую саблю, Алексей – нож. Однако с холма раздался громкий окрик, и собаки отбежали.
На холме, на его боковом склоне стоял пастух, сжимая в руке длинную палку-посох. В том, что он именно пастух, сомнений не было, поскольку дальше были видны пасущиеся овцы – целое стадо.
До пастуха далековато, и детали одежды разглядеть было невозможно. Кто он? Друг или враг? Половец или славянин?
Рыцари подошли ближе. Псы смотрели на них злобно, рычали, но не бросались.
Пастух был вполне европейской внешности, одет опрятно, и одежда не половецкая. Но тревога в душе Алексея не исчезла. Может, он раб, в плену у половцев?
Алексей поприветствовал мужчину на греческом языке:
– Добрый день.
– Я не понимаю, что ты сказал, путник, – произнёс пастух, услышав приветствие, – но желаю тебе доброго пути.
Пастух говорил по-русски, но в его речи была странная смесь старославянского и малороссийского языков.
– Ты рус? – с надеждой спросил Алексей.
Пастух кивнул.
– Половцев здесь нет?
Алексей спрашивал его на русском языке и медленно, чтобы его поняли.
– Нет, они на полуденную сторону и за Днепром.
– Чьи это земли?
– А сами вы кто будете? – вопросом на вопрос ответил пастух.
– Мы византийские воины, попали в плен к половцам, бежали. Сейчас идём в Киев.
Пастух выразительно посмотрел на саблю, висящую на ремне Конрада.
– По виду вы не половцы, а сабля у него – половецкая.
– Степняка убили, а оружие забрали. До этого совсем безоружными были.
– А не врёшь? Безоружному убить половца трудно. Да и не видел я, чтобы из половецкого плена бежали. Оттуда только два выхода: либо выкупят, либо дохлым в яму бросят.
– И мы в яме сидели, почти месяц. Не выкупила нас империя, вот и сбежали.
– И пешком столько прошли? – Пастух продолжал сомневаться в его словах.
– Что ты допрос устроил, как в пыточной избе? Дал бы хоть по куску хлеба, на ногах еле стоим.
– Это можно.
Пастух достал из плечевой сумы полкаравая хлеба и разломил его на три части. Одну часть убрал в сумку, а две другие протянул беглецам.
