— Крепкие воины, — добавил Добрыня. —
Непобедимые, неуязвимые. Силу от своих вековых дубов получают! Но как только
выйдут из леса, их даже петух бьет. А что такое подсечное земледелие, знаете?
То-то и оно. Жгут леса, наступают пашнями. Эти герои уходят в леса все глубже…
Точнее, отступают.
Алеша нахмурился, улыбка стала уязвленной, повысил голос и
заговорил в сторону слушающих его с открытыми ртами:
— А еще я трижды встречал удивительный народ —
урюпинцев…
Кто-то переспросил недоверчиво:
— Трижды за этот раз?
— То-то и оно, — поклялся Алеша. — Конь у
меня знаете какой? Скачем выше леса стоячего, ниже облака ходячего! Сегодня я в
снегах бьюсь с удивительными снежными людьми, а завтра уже сражаю чудо-юдо лева
в жарких песках под деревьями, где листья веником! Но всякий раз встречал
урюпинцев. Ахал, а они так невинно: так мы ж кочующее племя… Едем себе
потихоньку, землю для проживания выбираем. Ничего себе «потихоньку», говорю, а
как же тогда, если понесетесь вскачь? А мы не спешим, отвечают…
Добрыня улыбнулся:
— Богами сказано, что та земля, где они остановятся,
будет счастливой. Вот и выбирают уже несколько тысяч лет.
— Тыщи лет? — ахнул кто-то. — Это ж сколько?
— Спроси у Белояна, — отмахнулся Добрыня.
— А еще я встретил по дороге к Жар-птице, —
повысил голос Алеша, — дивные народы песиголовцев, меклегов, аримаспов,
лютичей… Вообще скажу, что никто из живущих на белом свете не сравнится с
лютичами в стрельбе из лука. Разве что аримаспы? Но те вообще не люди, а из
людей никто не может бить птицу за двести шагов…
Богатыри загалдели, как гуси на базаре. Один сказал
глубокомысленно:
— Коневич может. Да и ты тоже с луком в руках родился.
Добрыня подтвердил:
— Попович сможет. Он бьет за двести шагов перепелку без
промаха. Правда, у аримаспов всяк бьет на двести шагов птицу в полете, а Лешак
один из всей дружины! А лучшие из аримаспов так и вовсе… Может, они и на тыщу
шагов стрелой достанут? Никто не ведает.
— Коневич ведает, — снова сказал тот же
богатырь. — Он с аримаспами год прожил!
Его сосед недовольно возразил:
— Ну, про Коневича говорить не след. Он сам, может
быть, не человек.
— Не человек?
— Ну, не совсем человек. А у нас про людев речь, морда
ты неумытая!
— Ах, это у меня неумытая?!
Добрыня поставил кубок, князь не смотрит в его сторону, все
галдят, и каждый старается перекричать другого, как можно незаметнее поднялся и
вышел из палаты. За дверью ощутил толчок, на пол с дребезгом посыпалась посуда.
Жареные гуси раскатились по выскобленным добела половицам. Ополоумевший от
спешки слуга быстро подобрал жаркое, уложил в прежнем порядке и метнулся в
палату.
Со второго поверха необъятный княжий двор как на ладони.
Народу всегда как муравьев на дохлой жабе. Столы под открытым небом, смачно
парует жареное мясо, желтеет мед, слуги то и дело подкатывают бочки с пивом.
Ближе к воротам исполинский дуб укрывает тенью половину двора, смотреть боязно
на ствол в пять обхватов, весь в трещинах, наплывах и наростах, а узловатые ветви
переплелись как надежная крыша. Этот дуб, по преданию, посадил сам Вандал, дед
или прадед Славена, от которого и пошел род славов. Славы, самый неуживчивый
народ на свете, постоянно разбредались по окрестным землям, везде основывая
свои племена. Иные стали зваться по местам, где жили: древляне, поляне,
дряговичи, другие по именам их прародителей: от Вятко пошли вятичи, от
Радима — радимичи, но еще больше тех, которые непонятно почему так
зовутся, и стало уже славянских племен как капель в море, песчинок в реке, и с
каждым днем они все множатся.
Если княжеский пир одновременно и военный совет, то пир на
подворье тоже не просто пьянка. Степенно обсуждаются нравы соседей,
договариваются породниться семьями, торгуются, уговариваются вместе собраться в
набег на соседей. Из раскрытых поварен валят клубы пара, несет запахами
жареного мяса и рыбы. Все смешивается с ароматами горящего железа — в
кузнице трудятся день и ночь, подковывая коней, выправляя сбрую, перековывая
мечи и оттягивая концы плотницких топоров, что делает их боевыми.
Три огромных котла выставлены на двор, там же на исполинских
вертелах поворачиваются над жаркими углями туши молодых быков. Между столами
оставлено место для тех, кому не терпится подраться, такой же утоптанный ток
издавна отведен и перед теремом, чтобы и князь с его богатырями мог поглядеть
сверху на силу и удаль простого люда, и если кому повезет, попадет в княжью
дружину.
Глава 2
Он вздрогнул, по спине пробежали мурашки. Чувство опасности
стало таким сильным, что рука невольно метнулась к ножу на поясе. Огляделся, но
вокруг пусто, только со двора доносилась пьяная песня, а из Золотой Палаты стал
слышнее гул голосов.
Прямо из стены выступила огромная фигура с медвежьей
головой, но телом массивного дородного воеводы. На человеке слегка колыхалось
белое одеяние, а маленькие глазки смотрели пристально.
— Вижу, — проговорил он настолько тяжелым густым
голосом, что скорее ревом, — шкурой меня почуял…
— Почуял, — буркнул Добрыня. — Будь здоров,
Белоян. Только в другой раз не подкрадывайся как тать. Зарублю.
Верховный волхв поманил за собой. В коридоре огляделся,
внезапно толкнул неприметную дверь. Добрыня поспешно шагнул за ним через порог.
Дверь захлопнулась, тяжелая, без зазоров. Далекие крики гуляк отрезало как
ножом.
Маленькая комнатка, узкое окошко, стол и две широкие дубовые
лавки. Белоян кивнул, сел напротив. Острые медвежьи глаза смотрели цепко, в них
горели недобрые огоньки.
— Говори, — потребовал он.
— О чем?
Добрыня сел, спина прямая, лицо надменное, а челюсть
выдвинул так, что даже у волхва, несмотря на миролюбие, зачесался кулак от
жажды двинуть в зубы. Он остался стоять, но Добрыня и сидя ухитрялся смотреть
сверху вниз, высокомерно и покровительственно.
Белоян покачал головой:
— Ты можешь сколько угодно рассказывать, что устал в дороге.
Но я вижу в твоих глазах печаль и тревогу. Что-то случилось?
— Да так… Ничего серьезного.
— Говори!
— Белоян, — ответил Добрыня с
неудовольствием, — это мелочь… Не настолько уж я и встревожился. Просто на
днях явился мне один черт… Или демон, хотя сам он назвался богом. Сказал, что
из старых богов, которых мы позабыли. И что терпение его лопнуло. Требует жертв
и признания своей власти.
Говорил он легко, беспечно, улыбался красиво и мужественно,
но Белоян следил за лицом богатыря, хмурился.
— Что он восхотел?
— Всего лишь коня в жертву.
