Сколько же у него было стрел, подумал Добрыня. Если в
прошлый раз сбил двух гусей, то вряд ли стрел потратил больше.
— Много народу за тобой гналось? — поинтересовался
он.
Батордз сразу насторожился:
— Откуда знаешь?
Первый гусь шлепнулся оземь как полено, подпрыгнул и
распластался. Второй бился в воздухе, растопыривал крылья, его относило ветром,
как большой кусок холста.
— Да так… — ответил Добрыня злорадно. —
Больно заморенный был. А стрелять умеешь на скаку, оборотясь назад?
— Ну, умею, — прорычал Батордз с угрозой. — И
что?
— Две стрелы оставил, — похвалил Добрыня. —
Молодец!
— Откуда знаешь? — повторил Батордз.
Не отвечая, Добрыня с трудом поднялся, подобрал гуся,
тяжелого, как корова, поколебался, но взгляд уже вычленил место, где рухнул
второй, в том месте как раз затрепетала трава, мелькнуло рыжее. Добрыня заорал,
пугая лису, прибавил шаг.
Вскоре костер уже полыхал вовсю, а они молча торопливо
разделывали добычу. Добрыня зашвырнул внутренности за кусты, пусть бедный лисенок
хоть что-то получит за отвагу и терпение.
Батордз ел быстро, но не забывал про вежество, шумно
подхватывал длинным языком струи оранжево-прозрачного сока, что вытекал из
молодого мяса и забивал ноздри одуряющим запахом, с треском разгрызал косточки
и поглядывал по сторонам, из чего Добрыня понял, что Батордз жил в западных
странах. Только там люди и собаки спят в одних помещениях, чистоты не знают и
чуть ли не с одного стола едят…
Насытившись, Батордз икнул, вежливо прикрыл пасть широкой
ладонью. Добрыня с треском размалывал крепкими зубами кости, наслаждался
сладким соком. Батордз огляделся по сторонам:
— Красивое место… А лес просто волшебный. Тут на каждой
ветке что-то сидит… Как зовется?
— Сетунь, — буркнул Добрыня. — А что?
— Да так… Запомню место. Самая необычная моя схватка.
Поляна вся была изрыта и перепахана тяжелыми сапогами. Целые
пласты земли вздыбились, как гребни Змеев, а в тех местах, где тяжелые богатыри
падали, там земля была утоптана до плотности камня, словно по ней били
падающими с неба скалами, затем тут же ее взрывали железными локтями, коленями,
а то и мечами, когда промахивались.
Зато дальше лес огромный, величавый, с толстыми стволами в
коричневых наплывах, с узловатыми ветвями, высокими сочными кронами. На
толстых, как столетние дубы, березах чернеют наплывы лечебной чаги, в ветвях
возятся лесные зверьки…
— Сетунь, — повторил Добрыня значительно. —
Да зовется отныне это место Сетуньским станом! Да проводятся тут схватки
молодых витязей, да бьются доблестно и честно!
— Да, — согласился Батордз. — Это надо делать
в красивом месте.
Добрыня ухмыльнулся:
— И чтобы был пример.
Батордз критически оглядел его обезображенное лицо,
заплывший глаз, рассеченную скулу, кровоподтеки. Киевский герой едва двигал
челюстью, каждый кусок проглатывал с таким трудом, словно тащил на гору телегу.
— На себя посмотри, — посоветовал Добрыня
злорадно.
Глава 7
Расстались, как и встретились. Батордз взобрался в седло,
его конь жалкой трусцой пустился дальше на север. Добрыня пустил Снежка в ту
сторону, в какую тот смотрел. Лес расступился, деревья долго шли по сторонам,
такие же массивные, могучие, рослые. Он погрузился в думы, а когда очнулся от
нехорошего предчувствия, вокруг мир уже измельчал, даже кусты прижались к
земле, а травы исчезли, уступив место грязно-серому мху.
За тощими деревьями открылась огромная поляна. Над ней
висели клочья сырого неопрятного тумана. Конь пошел осторожнее, словно
нащупывал дорогу. Мшистые кочки не проваливались, даже не раскачивались, как
бывает, когда ступаешь по едва заросшему болоту. В траве пугливо
перекликивались невидимые кузнечики, хрипло и тоскующе подала голос неведомая
птица. Холодок страха прополз по спине, но конь, чуя решимость хозяина, все так
же ломился грудью сквозь кусты.
Туман то поднимался слегка, и тогда открывалась взору ржавая
земля с пучками жесткой травы, что растет на болотах, то сгущался. Конь
испуганно прижимал уши, двигался осторожно, словно боясь удариться о дерево.
Иногда в разрывах тумана Добрыня видел темную воду.
Избушка выступила сперва как огромный выворотень,
неопрятный, лохматый, потом глаз вычленил на крыше пучки трав, кореньев, из-за
чего избушка показалась страшной и загадочной. Туман нехотя, словно по наказу
хозяина, рассеялся. Проступили почерневшие стены из неошкуренных бревен, забор,
колода с водой для свиней, хотя какие свиньи уцелеют в лесу, где волки и
медведи?
Посреди двора лежал, медленно погружаясь в сырую землю,
похожий на барана массивный камень. Земля вокруг осела, утоптанная до плотности
этого же камня. Добрыня словно воочию увидел немолодого грузного мужика, что
взбирается в седло, как все немолодые люди, с этого камня, которые так и зовут
на Руси — седальными.
Из дома вышла старая женщина с добрым усталым лицом. Ее
дряблая рука с таким усилием пошла к глазам, что Добрыня почти услышал скрип
старческих суставов, вздутых болезнями на гнилом болоте.
— Каким ветром занесло, добрый молодец?
Голос ее был дребезжащий, но со следами былой красоты.
Добрыня собрался с силами, ответил почтительно:
— Попутным. Позволь в твоем доме… испить водицы?
— Изволь, — ответила старуха. — Сойди с коня,
пусть отдохнет. Да и ему найдется мера отборного овса.
В голове стоял шум, грохотали камни. Страшась свалиться как
куль, он с третьей попытки перенес ногу через седло, сполз по горячему потному
боку на землю. Ватные ноги не держали, поспешно оперся о плотную тушу Снежка. В
глазах красный туман, из которого то выступает, то исчезает доброе старушечье
лицо.
Конь облегченно вздохнул, когда Добрыня кое-как повернулся и
попробовал распустить подпругу. Как из другого мира прозвучал участливый голос:
— Сильно же тебе досталось, богатырь… Полон выручал аль
землю боронил?
Он стиснул зубы, превозмогая дурноту. По телу прошла дрожь,
но удержался, не рухнул. Проползла вялая злая мысль, что за полон или за землю
так не бьются, есть ценности выше, но женщинам их не понять, дуры.
Сбоку что-то толкалось, с грохотом упало на землю тяжелое,
как сундук, седло. Конь радостно фыркнул, пошлепал копытами по влажной земле
куда-то вдаль, а Добрыня запоздало сообразил, что старуха помогла расседлать
коня.
— Спасибо, бабушка, — прошептал он. — Водицы…
— Присядь вот сюда, кашатик…
Он сел, чувствуя, что никакая сила теперь не оторвет его
отяжелевшее тело от этого седального камня. Старуха все еще двигалась в красном
тумане, который то сгущался, то становился реже.
