— Но ты же знаешь, как нырять. По крайней мере, ты нырял однажды.
— Ах да, — сказал Хо, заливаясь румянцем. — Тогда у меня не очень-то вышло.
Палома помнила всю историю, как Хобим шаг за шагом учил Хо нырять: сначала там, где воды было по колено, затем — по горло, потом там, где вода скрывала его с головой, потом — на глубине трех-четырех метров.
Хо прошел все уроки, знал все правила, делал все так, как говорил ему отец, но люто ненавидел весь этот процесс. В воде он чувствовал себя некомфортно, неестественно, а на глубине вода и вовсе казалась ему угрожающей. Но он ни разу не посмел сказать об этом отцу, так как одобрение Хобима ценил больше всего на свете. Не менее важно для него было быть вместе с отцом, проводить с ним дни, а сделать это можно было, только ныряя вместе с ним. Поэтому Хо пытался пересилить себя.
Однажды Хобим первый раз взял сына в открытое море. Они заплыли туда, где не было видно дна, так как Хобим хотел научить Хо определять глубину по давлению воды на тело и по расстоянию до поверхности.
Они спустились по якорному тросу, и на глубине примерно двенадцати метров Хо испытал приступ клаустрофобии. Там, где другие ощущали свободу водных просторов, Хо вдруг почувствовал себя в ловушке. Вода давила на каждую клетку его тела, ему казалось, что он заперт, и он стал задыхаться. Вокруг не было земли — ни внизу, ни по сторонам, ни вверху. Все вокруг было синим, тяжелым и гнетущим. Он должен был выбраться оттуда.
Хо закричал под водой и, цепляясь руками за трос, стал карабкаться наверх. Трос застрял между его маской и воздушной трубкой. Судорожно стараясь высвободиться, он еще больше затянул резиновую лямку вокруг троса.
Хобим обхватил его руками, стараясь успокоить, но паника сделала Хо сильнее обычного, он отбивался руками и ногами и наконец сорвал с отца маску.
Он запросто мог потопить их обоих, если бы Хобим вслепую не нащупал его горло и не сжимал его рукой до тех пор, пока сын не потерял сознание. Только тогда Хобим смог быстро поднять его на поверхность.
Нет, вспоминая эту историю, Палома не могла понять, отчего вдруг Хо снова захотел нырять или отчего вдруг он решил, что сможет нырять, не поддаваясь панике. Однако она сказала:
— Хорошо, если ты хочешь.
— Вот здорово. Я хочу видеть все, что видишь ты. Так значит, завтра?
Палома быстро проговорила:
— Нет, только не завтра. Завтра у меня много дел.
Делать ей было, в общем-то, нечего, но завтра — это уж слишком скоро. Ей необходимо было время, чтобы подумать о том, что там такое надумал Хо, поскольку она не верила, что Хо действительно хочет просто научиться нырять. Слишком не похоже это на него.
— Тогда — в ближайшее время.
— Хорошо, в ближайшее время.
Хо поднялся на ноги, зевнул, пожелал спокойной ночи и вышел через дверь в темноту. Его комната находилась за углом, хотя и пристроенная к дому, но с отдельным входом с улицы. Это была одна из привилегий, которую мальчик получил в четырнадцатилетнем возрасте, пройдя тщательно разработанный старинный ритуал посвящения в мужчины. По мнению Паломы, смысл ритуала состоял только в том, чтобы наделить мальчиков привилегиями. Они не становились вдруг мужчинами, их просто называли теперь мужчинами.
Палома с матерью делили угол в большой комнате. Ни днем, ни ночью ни у одной них не было возможности остаться наедине с собой.
Сейчас Палома думала о том, как это странно, что Хо попросил ее помощи в чем-то. Это было значительной уступкой с его стороны. Для него признать, что она, девушка, могла лучше, чем он, разбираться в чем-то существенном, было серьезным шагом.
Возможно, ей надо быть поосторожнее с Хо, осмотрительно делать каждый шаг и наблюдать, как все они складываются в общую картину.
Она с удивлением обнаружила, что ей действительно не все равно, что означают эти перемены в Хо. Наверное, и это — следствие одиночества, того тихого отчаяния, которое она почувствовала, возвращаясь в тот вечер с подводной горы. Помириться наконец с Хо, наладить с ним отношения, может, даже подружиться — это было бы так здорово. Ведь у Паломы никогда не было друзей.
6
Когда Паломе было пять лет, а Хо — четыре, отношения между братом и сестрой все же напоминали дружбу: тогда они вполне счастливо играли друг с другом. Но вскоре Хо примкнул к ватаге мальчишек, в которую Палома не была принята и от которой не получала ничего, кроме насмешек. Тогда-то она и почувствовала впервые, что ей не нравится быть девочкой.
Тогда Хобим еще брал Хо с собой, поручая Палому заботе Миранды, чтобы она росла по образу и подобию матери. У детей оставалось все меньше и меньше общего и наконец не осталось ничего.
А потом наступил переломный момент, от которого Хо так и не оправился, когда Хобим вернул сына домой к матери и взял с собой Палому, чтобы сделать ее особенной девочкой.
И все же долгое время Палома была убеждена, что быть девочкой — плохо. Долгое время она одевалась и стриглась коротко, как мальчишка, научилась смеяться над шутками, адресованными ей самой. В ее поведении словно читалось: «Да-да, разве это не смехотворно — быть девочкой? Разве я не смотрюсь по-дурацки? Ну да ладно, мне недолго осталось быть такой, и тогда мы все вдоволь посмеемся над тем, кем я была раньше».
Хобим, мужчина, который никогда не хотел быть кем-то еще, не мог осознать всю глубину растерянности и беспокойства, одолевающих Палому. Но в целом он понимал, что именно было не так, и понимал, что внутренний конфликт дочери происходил из того, что на острове не было девочек ее возраста. Оттого-то ее чувства по отношению к себе и к своему полу были так противоречивы.
Однажды Хобим взял Палому с собой на рыбную ловлю. Она была еще очень маленькой, и ее до этого никогда не брали в море. Она довольно редко бывала в отцовской лодке, за исключением праздничных экскурсий к лежбищу морских львов и нескольких поездок в Ла-Пас.
Они были вдвоем в лодке, и Палома пребывала в полном восторге. Она не стала спрашивать, почему ее вдруг освободили от домашних обязанностей и куда они плывут. Ей предстояло провести время с отцом в море — и этого было более чем достаточно. Она даже и представить не могла, что Хобим задумал это короткое путешествие для того, чтобы изменить ее отношение к себе самой.
Поверхность моря была безупречно спокойной, как масло, и такой плоской, что редкие волны воспринимались как припухлости на теле медузы. В лодке, встав на колени на передней банке, Палома перевесилась через нос. Острый деревянный нос врезался в воду, как остро отточенное лезвие в мясо. Девочка представила, что поверхность воды — это кожа огромной рыбы, а нос лодки — это нож, разделывающий рыбу на продажу.
Хобим опустил якорь, как показалось Паломе, в самой середине моря. На самом деле лодка находилась прямо над подводной горой, но поскольку до этого Палома никогда не была под водой, она не догадывалась, что, как и на суше, под водой встречаются горы, холмы, равнины и впадины. Для нее дно было чем-то далеким и опасным, чужой и неизвестной, как смерть, страной.
