Я стиснул череп ладонями, в бессилии подумал, что женщину бы
сюда, она быстрее бы разобралась, что меня тревожит, а мужчинам такое не
понять, нам вот по фигу, что одеть: что попадается под руку, то и одеваю, а то
и вовсе надеваю, попадается же всегда одно и то же: никакой мужчина не
опустится до такой дури, чтобы завести больше одной пары башмаков, одного
костюма и двух рубашек.
Ничего не придумав, подошел к бару, остановившись возле
ковбоя в кирзовых сапогах, бармен взглянул вопросительно.
– Бокал шампанского, – сказал я. Почувствовал себя
глупо, здесь положено потреблять коктейли, но взялся – тяни, добавил: –
Лучшего.
Бармен повел глазами в поисках девушки, которой так повезло,
я добавил сварливо:
– Да побыстрее!.. Сам выпью, я себя люблю больше.
Он кивнул, в глазах появилось понимание, что значит,
нарциссисты сюда тоже заходят, снял с полки толстую бутылку в золоте и
обвешанную медалями, начал снимать золотую фольгу. Медали звякали, звенели,
всячески и весьма назойливо лезли под руки. Ковбой с интересом следил за
молодой девахой, что двигалась через танцующих с грацией молодого дельфина: в
мужской рубашке, расстегнутой довольно рискованно, на длинных изумительной
формы ногах, лицо, кукольное, очаровательно глупенькое, глаза синие,
мечтательные, губы пухлые, созданные и для поцелуев, сиськи вот-вот выпрыгнут
на свободу, ну просто божественная дурочка…
Я тоже засмотрелся, торкесса в самом деле хороша, красивая и
глупая, идеал каждого мужчины, идет замедленной танцующей походкой, дразнящей
воображение, в самом деле хороша, хороша, и здесь хороша, и там хороша, и
везде, даже на рояле будет хороша.
Она почти приблизилась к бару, ковбой опустил на стойку
граненый стакан, но я, у которого в руках пока еще ничего, быстро шагнул
вперед, сказал:
– Эй, подружка! Ты не меня ищешь всю жизнь?.. Бармен,
два шампанского!.. Мы сейчас подойдем.
Торкесса удивленно вскинула брови, но дала увлечь себя в
танец, не слишком, впрочем, отдаляясь от стойки бара. На ковбоя мы поглядывали
по очереди, он, в свою очередь, тоже наблюдал за нами.
В тесноте удавалось двигаться только в медленном чувственном
танце, нас прижимали друг к другу, торкесса прошептала застенчиво:
– Я не переборщила?
– В чем?
– Мне кажется, что теперь мое декольте слишком глубоко.
Как ты думаешь?
Я осторожно заглянул в разрез моей бывшей рубашки, сказал с
некоторым колебанием:
– Э-э-э, по правде сказать… да нет, все нормально. У
тебя что, волосы на груди?
Торкесса хихикнула, сказала в кокетливом ужасе:
– Да что ты такое говоришь? Конечно, нет!
– Гм, – сказал я, – да, тогда, пожалуй, немножко
глубоковато.
Она попыталась запахнуть рубашку, но я придержал ее руку.
Указал глазами на ковбоя, мы на задании, а торчащие сиськи – это все равно что
из танкового орудия в упор. Пойдем, бармен уже раскупорил, по-ямщицки громко
хлопнув пробкой в потолок, янтарная жидкость льется в фужеры.
Торкесса с сияющими глазами и раскрасневшимся лицом приняла
бокал, отхлебнула, сказала счастливо:
– Ой, какое чудесное!
Я сказал напыщенно:
– По всем приметам, мне сегодня очень повезет!
Рядом ковбой негромко фыркнул, он откровенно разглядывал
торкессу, раздевал ее глазами, снова одевал, разглядывал, я сказал ему с
обидой:
– Вы что, не верите в приметы?
– Нет, конечно, – ответил он, не отрывая взгляда от
торкессы. – Если и повезет сегодня кому, то это мне…
Я покачал головой, в моих глазах ясно читалась мягкая
интеллигентная укоризна.
– Вы зря так грубо о предсказаниях, – упрекнул я мягко.
– Вот даже сегодня ко мне подошла одна цыганка, предложила погадать на руке…
– И что? – спросил ковбой.
– Всего за двадцать баксов удалось узнать, что я – лох.
Он громко захохотал, хлопнул меня по плечу, сразу проникшись
добрыми чувствами, все мы лохов сразу сбрасываем со счетов, как соперников,
ведь лох – это не тот, кто верит всем людям, лох – это тот, кто верит всем, а
значит, и нечеловекам с летающих блюдец. И вообще, слышен денег громкий шелест
– это лох пошел на нерест!
– Хорошее пьете шампанское, – сказал он.
– Хорошее, – подтвердил я гордо, сказал бармену: – Еще
один бокал для нашего друга!
Ковбой улыбнулся, давно известно, что скупой платит дважды,
тупой платит трижды, лох платит постоянно за себя и других.
– Неплохо зарабатываете?
– Да, – ответил я. – Бизнес бывает прибыльным… А вы
занимаетесь только танцами?
Он засмеялся:
– Нет, я – социолог.
Хотя бы что-то пооригинальнее изобрели, подумал я с
отвращением. Даже в детских садах знают, что все социологи – шпионы, шпионы и
только шпионы. Других социологов просто не бывает.
– Человек приносит пользу, – сказал я, – если его
исследуют социологи. Так выпьем же за социологию!
– Выпьем, – согласился ковбой, он не отрывал взгляда от
торкессы, что прижималась ко мне плечом и восхитительной грудью, что еще больше
дразняще приподнималась из расстегнутого ворота. Парень не дурак, ведь дурак –
тот, кто опрокинет тарелку с супом, а лох – на кого этот суп разольется. Уже
прикидывает, как опрокинуть на меня этот самый, тем временем захапать торкессу…
а она в самом деле хороша, еще и строит ему глазки, стерва, делает вид, что
готовит на всякий случай запасной вариант… А этот ковбой должен планировать
сейчас, как запасной превратить в основной…
Я рассматривал толпу, одной рукой мял плечи торкессы, очень
податливые, мягкие, мятельные, пальцы так и впиваются в эту сладкую плоть,
сказал со снисходительностью богатого дурака:
– Все-таки лучше бизнес… Социология – для нее нужна
голова, а для бизнеса нужны мозги…
Ковбой фыркнул, сказал уверенно:
– Да какой бизнес возможен без социологии?.. Разве это
не мы, социологи, доказали, что в основе всей человеческой деятельности лежат
чиста экономические мотивы?
Я сказал коварно:
– А как же, к примеру, крестовые походы?
Он отмахнулся:
– Фигня! Чиста экономические мотивы.
– Крепкая мужская дружба? – спросил я.
– Гомосеки, – определил он уверенно. – Орест и Пилад,
Аяксы, Зигмунд и Ганзелка, триста спартанцев – тоже гомосеки, Гастелло пьяный
заснул за штурвалом, а Матросов просто поскользнулся на льду…
Я кивал, но последние слова зацепились в сознании, я
ухватился за них, как за соломинку:
