Я буркнул недовольно:
– Так вот и делай вид, а не умничай. Умных женщин не
берут даже в любовницы. Функция отвергает… Кстати, пристегни ремень.
– Здесь за непристегнутый штрафуют? Или сразу в тюрьму?
– И то и другое, но за нами хвост, придется закладывать
виражи, расшибешь лобик.
Она оглянулась, тщетно искали глаза в массе автомобилей тот
единственный, что нас преследует.
– Какой из них?
– Откуда я знаю? – огрызнулся я. – Знаю, что есть
хвост. А то и не один. Скажем, один от триады, которому принадлежит этот
стриптиз-бар, другой от их конкурентов, которым до зарезу надо знать, , что мы
высматривали, третий от русской мафии, она теперь везде, это почище русских
танков на улицах Вашингтона, четвертый… ладно, пропустим, а вот двенадцатый
может быть как раз теми, кто нам нужен.
Она посмотрела на меня со страхом и восторгом:
– Какой ты…
– Я такой, – согласился я довольно.
– Какой ты циничный, – договорила она.
– Вот такое я говно, – согласился я. – Я же демократ,
не знала? А демократы признают, что они – говно, но из этого делают
мужественный вывод, что нужно научиться жить в говне, не притворяясь, не ломая
комедии, не изображая мужественность, стойкость, честность, верность, раз они
не присущи человеку изначально. И вот тогда, когда в мире не будет никакого
притворства, когда все будут такими, какие они есть на самом деле, то есть
грязнейшими из свиней, можно жить честно, ибо всем всегда будет ясно, что
ожидать от говна.
Она спросила обалдело:
– Че…го?
– Все, – ответил я твердо. – Всего. Кроме надуманных и
несвойственных человеку абстрактных понятий вроде верности, чести, доблести,
любви и классической музыки… Держись крепче!
Я заложил крутейший поворот и на полном ходу влетел в узкий,
словно в старом Неаполе, переулочек. За спиной вспыхнуло красным, нас догнала
слабая волна жара. Машину слегка тряхнуло, занесло, но я выровнял, выскочили,
сбив невысокий заборчик, на детскую площадку, где ни одного дитенка, зато
крепкие мужички за столом треплют рыбу, а на качелях и каруселях панки и нарки
с сидюками на груди и в массивных наушниках, делающих их еще больше похожими на
тех, от которых не успели отклеиться.
Я пронесся напрямик, ломая и сшибая, но даже сонные нарки
успевали выпрыгнуть буквально из-под самых колес, хотя неслись мы со скоростью
низко бреющей крылатой ракеты. Врассыпную ринулись собаки, они безмятежно срали
в детской песочнице, теперь с полгода будут маяться поносом, снова треск и
разлетевшиеся дощечки заборчика на противоположной стороне, это мы покинули
место отдыха. Торкесса вскрикивала, я бешено вертел руль, машина пошла по дуге
вдоль домов. Я наметил место, где выскочить, но на дороге, ессно, некий дурень
решил выгрузить картонные коробки, торкесса закрыла глаза и сжалась в ком, но
всего лишь разлетелись серыми клочьями, пустые.
– Это он в нового русского играл! – крикнул я.
– Как это?
– Не видела, у него на коробках надписи самых дорогих
фирм! Электроника, бытовая техника… Чтоб соседи видели. А на самом деле пустые…
Когда покидали дворы, навстречу ехала белая машина с цветами
и воздушными шариками, молодожены, я резко подал руль влево… нет, вправо, нет,
все-таки влево, ибо снова треск, выскакивающий из-под колес человечек, ишь,
вздумал выгружать прямо на дороге бидоны с молоком, кто ж теперь возит в
бидонах, дикарь…
– Мог бы и объехать, – сказал торкесса.
– А пусть не ставит на дороге! – огрызнулся я.
– Он не на дороге, – уличила она. – Это ты поехал…
– Русский человек называет дорогой место, – отрубил я
веско, – где собирается проехать. Держись!
Сбили выгружаемую посуду, явно чешский хрусталь, он так
звенит, так божественно звенит, особенно когда вот так в десяток сервизов
сразу, а потом еще и на самом краю тротуара перед выездом, вернее, выпрыгом на
проезжую часть улицы, разнесли газетный киоск. Во все стороны разлетелись
журналы с яркими красочными обложками. Один упал на лобовое стекло, порнуха,
ветер начал перелистывать, я засмотрелся, торкесса отчаянно завизжала:
– Мы на встречной полосе!
– Извини, – пробормотал я.
При резком повороте журнал смахнуло в сторону под колеса
грузного МАЗа, толстый протектор припечатал глянцевое тело Бритни Спирс, из-за
чего я сразу возненавидел МАЗы всех модификаций. Проскочив через сплошную
полосу на свою сторону, я пробормотал со вздохом:
– Ну вот и я внес свою лепту в борьбу с детской
порнографией.
Торкесса спросила уличающе:
– Так ты демократ или не демократ?
– Еще не полностью, – признался я. – Вот выдавлю
остатки зачатков совести, а также ошметки понятий о верности и прочих
недемократических химерах, вот тогда стану в их ряды… Держись крепче! Нас
пробуют взять в клещи.
Я сцепил зубы, уперся в сиденье, в черепе всплыла мрачная
мысль: ну, гады, вот теперь я вам покажу, что у нас национальный вид спорта –
езда на желтый свет. Кто не рискует, тот не лежит в гипсе и того не хоронят в
гробу из красного дерева.
– Держись, – повторил я. – Где наша не пропадала! Везде
пропадала… Пора брать реванш!
Я вел на предельной скорости, проскакивал между
большегрузными грузовиками, а когда впереди начал привычно разворачиваться
трейлер, проскочил в узкую щель за секунду, как сузилась еще. За спиной
лязгнуло, заскрежетало, полыхнуло жарким огнем, словно раскаленный метеорит
ударил в офис Сибнефти.
Я часто смотрел по жвачнику городскую хронику, где всегда
подробно и со смаком, привлекая зрителей, показывают все автокатастрофы, их
только по Москве не меньше ста в день, погибшие исчисляются десятками, а
раненых сотни, разбитые вдрабадан авто смотрятся шикарно. Любой с жадным
любопытством смотрит на смятые в лепешку мерсы, расхреняченные бээмвэ,
сплющенные джипы, на кровь на выбитых стеклах, на искореженное железо, но ни
разу я не видел, чтобы машины загорались при столкновениях хоть лоб в лоб, хоть
от удара о столб, хоть из-за падения с эстакады… однако сейчас все до единой
машины взрываются так, будто каждая является замаскированным бензовозом,
перевозящим контрабандный бензин из Ирака.
Нас то и дело догонял вал огня, стена пламени всегда такая
ослепляюще жаркая, что я успевал увидеть на домах отпечатавшиеся силуэты,
особенно меня поразил силуэт девочки, играющей с мячом: испепеляющий жар
превратил их в пепел, оставив на стене лишь негатив с застывшим вверху мячиком.
Сзади грохотало, лязгало, а ударная волна то и дело пыталась
вырвать руль, я отчаянно крутил во все стороны, хотя по-прежнему мчимся по
идеальной прямой. Торкесса охрипла визжать, то смотрела на меня круглыми
глазами, то оглядывалась на преследователей, и тогда глаза становились вовсе
квадратными.
